Что будет со всеми этими видными
деятелями — с премьер-министром Тодзио, с генералом Араки, с бароном Хиранума? Неужели их постигнет судьба Гитлера? Задав себе такой вопрос, он окончательно растерялся. То, что случилось с Гитлером, еще можно было себе представить, поскольку всё это произошло где-то далеко. Но если не будет императора и всех прочих высокопоставленных лиц... Вот тут уж Икэнобэ действительно начинало казаться, что в голове у него окончательно всё перепуталось.
Разумеется, он не знал этих людей и не питал к ним никаких особых симпатий. Он просто не представлял себе, кем их можно было бы заменить.
Но в то же время он чувствовал, что в этом нужно разобраться во что бы то ни стало, иначе нельзя было дать ответ и на другие вопросы, которые затрагивали его лично: что будет с заводом, что будет с ним самим? Рабочим объявили, что завод «временно» останавливается, но никто, в том числе и сам директор, не мог бы поручиться, что эта остановка временная.
Обрывки фраз, шаги бегущих по галереям людей, суматоха, шум, доносившийся с заводского двора,— всё это мешало Синъити сосредоточиться, еще больше путало его мысли. С завода каждый день, точно волны морского отлива, убывали люди, и это создавало атмо-сферу тревоги, которую Синъити ощущал даже здесь, в больнице.
Икэнобэ лежал совсем один в палате с отсыревшими обоями. Сестры все разъехались, врач, живший на казенной квартире, заходил только по утрам, и то пена- | долго. Больше десяти дней прошло с тех пор, как Синъити сделали операцию аппендицита, швы были сняты, и теперь он уже мог сидеть в постели, но силы его еще полностью не восстановились. Он заболел незадолго до известия о капитуляции. Городская больница в Окая была переполнена, и здесь, в этой маленькой заводской больнице, его оперировали в самый разгар воздушного налета.
«Вернуться в Токио?» — время от времени шептал Синъити, вытягивая руки над головой. Пожалуй, теперь это единственный выход. Прошло больше года, как Икэнобэ приехал в эти места, сопровождая эвакуированное оборудование. За это время он ни разу не побывал в Токио и только из писем узнал, что квартал Омо-
ри, где жили его родители, пострадал от бомбежки и им пришлось перебраться в квартал Итабаси. Он поднес И глазам свою руку —один палец был расплющен молотком еще в годы ученичества, ноготь на другом пальце он содрал когда-то, надевая приводной ремень... Икэнобэ представились лица товарищей по работе. Лицо Рэн Торидзава выделялось среди них особенно ясно.
«Болван!» — прошептал Синъити, покраснев, как будто кто-то мог прочесть его мысли. Она была с ним просто любезна, и то только потому, что.им пришлось работать вместе... Кроме того — и это главное — Рэн из богатой семьи, а значит, ему вовсе не ровня. Не будет работать на заводе — и станет совсем чужой. Выругав себя, он нахмурил красивые густые брови. Не ровня... Обстоятельство, которое выросший в бедности Синъити чувствовал особенно остро. Именно поэтому он и был так болезненно самолюбив.
Но всё-таки в глубине души Синъити продолжал думать о Рэн, вспоминал ее удивительно приятный смех, припоминал разные знаки внимания, которые она частенько украдкой оказывала ему. И как раз в этот момент за дверью вдруг раздался голос Рэн:
— Можно войти, Икэнобэ-сан?
Синъити вздрогнул и невольно приподнялся.
— Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Осторожно ступая по деревянному полу, Рэн подошла ближе, и Синъити показалось, будто вся комната вдруг наполнилась ослепительным светом. Ее нежный, звучный, чуть дрожащий голос, ее румянец, еле уловимый, свойственный только ей аромат—всё это невольно заставило его покраснеть. Лицо Синъити стало напряженным, брови дрогнули.
Да, болей уже нет... Он почувствовал, что его слова звучат слишком сухо, слишком натянуто. Встречаясь на заводе, они болтали куда более непринужденно и просто. В экспериментальном цехе работало всего лишь пять-шесть квалифицированных рабочих, и ему не раз случалось перекинуться, словом с Рэн, сидевшей за контрольным столом. Бывало, она скажет ему: «Ну вот еще, а мне откуда знать!», а он запросто отвечает: «Будет болтать-то!»
Но сейчас оба чувствовал» себя стесненно. Рэн машинально перекладывали из руки в руку сверток в красном платке. Синъити продолжал молчать. Его бледное после болезни лицо с черными бровями и ровным прямым носом покраснело от смущения и казалось Рэн в эту минуту очень красивым. Когда за окном мелькала чья-нибудь тень или гулко раздавались шаги по дощатому полу галереи, брови у Рэн вздрагивали, и она оглядывалась в ту сторону; Синъити слышал ее учащенное дыхание.
— Я еще с самого утра... хотела прийти попрощаться... Но «голубок» так долго возился... — она засмеялась отрывистым смехом, словно стараясь разрядить атмосферу стесненности, которую усиливало молчание Синъити. «Голубок» — было прозвище их мастера Накатани. Услышав этот такой знакомый ему смех, Синъити снова почувствовал, что не в силах сопротивляться ее обаянию.
— А вы, Икэнобэ-сан, тоже, наверно, уедете в Токио?
— Да, думаю. — Синъити опустил голову и обхватил колени руками.
Рэн присела на край кровати. Теперь она казалась более спокойной, чем Икэнобэ.
— Где вы живете в Токио?
— В Итабаси.
— И у меня есть в Токио родственники, в районе Коисикава... — Рэн на мгновенье потупилась, но тотчас же, бросив беглый взгляд на Синъити, засмеялась: — Я тоже хочу поехать в Токио.
Синъити совсем смутился.
— Зачем? — необдуманно вырвалось у него.
Рэн повела узким плечиком и состроила гримаску.
— Так, просто... — растягивая каждый слог, с ударением произнесла она и опять рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113