Разницы никакой: отец по утрам всегда одинаковый.
Мэри смотрит на башмаки, языки болтаются туда-сюда, пока она пробирается
по крутой тропинке, по скользким камням, по заиндевевшей траве. Плевать, ч
то нет шнурков: вот доберется до Кардиффа и отошлет эти опорки домой Ц ка
к есть, набитые газетой.
Остаток пути она видит будто на карте: спуститься по склону холма, что воз
ле дома, обойти по задам церковь и ферму Кутов, дальше по дорожке вдоль бер
ега реки к подножию Минидд-Фаур. А как доберется туда, будет стоять и ждат
ь. При дневном свете видно, что тропинка вся в рытвинах, но в этот утренний
час, пока лучи солнца сюда не дотянулись, земля кажется прозрачной как ст
еклышко. Она бредет дальше, хрустит льдом на краях лужи, подцепляет льдин
ку ботинком и гонит впереди себя. Мэри девятнадцать лет, она решила остав
ить отца и родные сланцевые холмы: отправляется с Клиффордом в Город.
Она ходит взад-вперед по дорожке. Наверное, пришла слишком рано. Мэри смот
рит на еще бледное небо, проглядывающее поверх потрепанных крон дубов; с
той она повыше, скорее бы разглядела фургон Клиффорда. И она взбирается н
а склон, ее взгляд скользит по извилистой тропе Ц та скрывается из виду, а
потом возникает снова, широкой лентой тянется к городу. Мэри наблюдает, к
ак тает над долиной туман, замечает, как крохотные точки вдали оживают и н
ачинают шевелиться Ц отсюда они совсем маленькие, а шуму производят на
удивление много. Но ни одна не похожа на фургон Клиффорда, да и звук у них д
ругой. Она уже тыщу лет ждет. Мэри кладет руку под подбородок и чувствует,
как бьется пульс. Стоит неподвижно, словно каменная, но считает отдающие
в пальцы удары. Сотня, другая, еще, еще, еще, и вот уже солнце стоит высоко на
д головой, и она понимает, что он не появится. Мэри спускается с горы и отпр
авляется дальше, пешком.

Ее отец читает записку, которую она оставила. Швыряет бумажку в огонь.
И хрен с тобой, говорит он пустому дому.

Вроде бы весна, а ветер пронизывающий, как в ноябре. Мэри кутается в воротн
ик пальто. Ее голые ноги побагровели от холода, щека онемела, руки стынут.
А внутри все кипит. Мэри хватает ртом воздух, и ее слова несутся над долино
й.
Ты Ц убожество, Клиффорд Тейлор! Подлый сукин сын!
Взмывает в небо стайка птиц, и наступает тягучая тишина. Мэри чувствует, к
ак стучит в висках кровь.
Не плачь, девочка, говорит она тихо. Не надо плакать.
Она присаживается у обочины на корточки и ищет в сумке перчатки, находит
одну и вспоминает, где вторая Ц в столовой на каминной полке. Она снимала
их, чтобы написать папе записку. Мэри открывает кошелек, пересчитывает д
еньги, которые удалось накопить. Каждое утро по любой погоде Ц в Пендери
н, в «Шахтерское счастье». Расколешь лед в бочке с водой, сунешь туда руки,
а они от студеной воды совсем потрескались, стали как куриные лапы: шутка
ли, простоять всю зиму во дворе, чистя картошку! А по вечерам! Мужчины с ост
екленевшим взглядом и провонявшие дрожжами пялятся на нее, пока она нали
вает им в кружки пиво, только пялятся Ц ни слова не проронят. И жар, жар от и
х припорошенных углем глаз.
Все ради тебя, говорит она, потирая замерзшие руки. Сукин ты сын!
Мэри закидывает сумку на плечо и решает, что в Кардифф пойдет все равно. Но
деньги транжирить не собирается, даже на автобус: доходит, стерев ноги в к
ровь и клокоча от злости, до главной дороги и поднимает руку.

Все глубже и глубже. Сон, который, как мама думала, уже не придет никогда, на
крывает ее. Автобус трясется по Пэрейд, останавливается, снова трогается
, и звяканье колокольчика кондуктора, гул пьяных разговоров вплетаются в
ее сны.
Эй, ты! Я тебе, тебе!
Мужчина размахивает салфеткой как сигнальным флажком.
Я сказал Ц два «Лэмз»! «Лэмз»!
Мэри хочется вырвать у него салфетку и запихнуть в глотку. Но она виноват
о улыбается, ставит отвергнутые стаканы обратно на поднос и несется к ба
ру. Это ее второй вечер в баре Лючано. Ей что ром, что коровье молоко. А они ч
его только не требуют: джин с имбирной, ананасовую шипучку, скотч с закуск
ой. Не то что в «Шахтерском счастье», где пили только пиво, легкое или горь
кое Ц в зависимости от настроения.
Пока официантка, стоящая перед ней, ставит на поднос свои заказы, Мэри при
слоняется к стойке. Самим здесь напитки разливать не разрешают Ц для эт
ого есть специальный человек. Мэри разглядывает его: черный костюм, рука
ва поддернуты, манжеты белоснежной рубашки завернуты, видны золотые зап
онки, на которых выгравировано восходящее солнце. Официантка впереди не
е не торопится, кокетничает с ним. А он глядит поверх ее головы Ц наблюдае
т за залом, на нее же и внимания не обращает. Когда подходит очередь Мэри, о
н смотрит на нее и спрашивает:
Он чего к тебе привязался? Ц кивая головой в сторону типа с салфеткой. Мэ
ри на мгновение берет оторопь: у него голос, как у Марио Ланца, думает она, о
н даже похож на Марио Ланца. К лицу приливает кровь. Чтобы скрыть волнение
, она утыкается в блокнот, привязанный к фартучку.
Он сказал, рома, я ему и принесла рома, а теперь говорит Ц «Лэмз».
Она показывает ему заказ. Он опять кивает, берет два чистых стакана и указ
ывает головой в сторону комнатки за баром.
Два «Лэмз», произносит он, наливая в каждый стакан по мерке коричневого р
ома. Она протягивает руку, хочет поставить стаканы на поднос, но он остана
вливает ее, берет один стакан и поворачивается к залу спиной. Челюсть его
ходит из стороны в сторону, между зубов показывается язык. Он плюет в ром.

Таким спуску давать нельзя, говорит он, вытирая со стакана влажный белый
след.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78