Впереди тупик со стеной, ему придется разверн
уться и еще раз проехать мимо дома. Это больше не его дом, но у него теперь е
сть Марина, которая сидит строго и торжественно на заднем сиденье его ма
шины, ее руки в перчатках покоятся на пояске плаща.
Отец кидается в дом Ц через парадную дверь, дальше, во двор, где и стоит, по
ка не стихает шум мотора. Он снимает куртку; всю ночь шел дождь, запахи сли
шком резкие, где-то чирикает птичка, и это бесит Фрэнки: он думает о песнях,
которые услышит Марина там далеко, на Мальте, без него. Он обводит взглядо
м двор: на бельевой веревке висят только прищепки, на паутине между ними п
облескивают капельки. На траве лежит Ц как врата ада Ц старая парадная
дверь.
И он принимается за работу: разбивает дверь на куски, орудует молотком. Вс
ё визжит и скрежещет; ему хочется орать в голос, выть что есть мочи Ц что у
годно, лишь бы заглушить опустошенную тишину, ползущую из дома.
Он поднимает дверь: та сторона, что лежала на траве, скользкая, по ней полз
ают мокрицы. Пила вгрызается в дерево Ц Фрэнки гонит тишину прочь. Он нап
евает песню без мелодии, голос рвется из нутра.
Он колотит молотком до позднего вечера и не может остановиться. Выходит
снова, хотя на ладонях вспухают багровые бугорки. Так и стучит в темноте. Ч
то-нибудь да построится, думает он.
На сооружение клетки уходит месяц. Он посадит в нее какую-нибудь живност
ь. Купит кур или, например, кроликов. Для дочек.

Мама рассказывает мне эту историю каждый раз по-разному, но заканчивает
всегда одним и тем же.
На самом-то деле, Дол, он хотел распилить на куски меня . Как фок
усник. Понимаешь, никак не мог такого вынести. Ревность! Вот что делает с ч
еловеком ревность, детка.
Ей тогда и в голову не приходило Ц а если и приходило, то она это держала п
ри себе, Ц что он делал это из-за нас, из-за того, что в ту зиму проиграл все.
Он тогда решил исхитриться и вернуть удачу.

Кроликов мы любили. Но и они исчезли. Отец убил всех до одного Ц кого на ед
у, кого из спортивного интереса, кого вообще безо всякой причины. Он даже с
тавки ими делал; вытаскивал из куртки, швырял их мягкие тельца на прилаво
к в букмекерской конторе. Они были его валютой, и он потратил их всех Ц за
исключением тех, которых уничтожила я.
Это животный инстинкт. Так сказала мне мама, когда я ей это показала, отвел
а в сад и показала : крохотные комочки плоти, обрывки шерсти Ц
все, что осталось от малышей. Я не могла понять, в чем виновата, чем их обиде
ла: я так ими гордилась. Они были похожи на сахарных мышек, что продаются в
кондитерских. Мама сказала, что крольчиха съела своих детенышей. А я зря и
х трогала Ц этого делать нельзя.
Ты должна была вмешаться, сказала она.
Мне было пять лет; тогда я впервые услышала это слово. Она так это сказала,
будто это было убийство.


шесть

Ну, говори!
Га-у-чии, произношу я, растягивая на последнем слоге губы. Для меня это не н
овое слово, я просто передразниваю маму.
А теперь по буквам, говорит она, откусывает нитку, втыкает иголку в отворо
т блузки, сворачивает зашитую рубашку и кладет в стопку с неглаженым бел
ьем.
Г-А-У-Ч-И, медленно говорю я.
Молодец, Дол. Теперь все остальное.
Я делаю глубокий вдох.
Долорес Себастьянна Гаучи. Пять лет. Ходжес-роу, дом два, Тигровая бухта, К
ар…
Она прерывает меня, щелкнув пальцами.
Хватит, Дол, ты же не на Луну собралась. Ну, теперь знаешь, что говорить?
Мы сидим за столом, на котором свалены в кучу чистое белье, «Эхо Южного Уэл
ьса», мой альбом для рисования, журнал «Криминальные новости», и я, чтобы м
ама разрешила мне сходить вместо нее в лавочку на углу, должна отбарабан
ить этот затверженный урок. Я чувствую, как она нервничает: мама вообще ме
ня никуда не выпускает. Я не могу играть на Площади с сестрами, не могу ход
ить в школу. В прошлом месяце попробовала, но побывала там только дважды. Р
оза говорит, это потому, что я Ц сплошное несчастье и меня нельзя никому п
оказывать. Она все твердит и твердит это, пока ее не стукнут, а тогда начин
ает плакать. Мне кажется, это все оттого, что мама боится выпускать меня из
виду, боится Ц вдруг я не вернусь. Марина же не вернулась. О ней запрещено
говорить, но иногда, лежа в кровати и ожидая, когда ко мне подойдет мама, я с
лышу, как она произносит ее имя. А по ночам, когда я не сплю и жду рассвета, м
ама шепчет ее имя во сне. Звучит оно как вздох.
Сегодня я должна была отправиться в школу, но не пошла по болезни: у меня н
е проходит то, что врачи называют фантомной болью. Иногда я пытаюсь откры
ть дверь или взять нож и только потом понимаю, что хотела сделать это
левой рукой. Когда отец это замечает, он хмурится и бросает на
меня сердитый взгляд: Синистра , бормочет он, качая головой.
Доктор Рейнольдc говорит, это было бы вполне нормально, если бы раньше у ме
ня были пальцы, но считает странным, что я помню про то, чего у меня никогда
не было. Мне это совсем не странно: я же скучаю по Марине, хотя не знала ее. И
ногда мне снится, что я прыгаю через скакалку: держусь за нее обеими
руками, она мелькает у меня над головой все быстрее и быстрее, и тут к
то-то влетает в мой круг. Это Марина, и мы прыгаем вместе. Вот тогда-то я и пр
осыпаюсь от боли.

Мама отодвигает в сторону груду незаштопанных носков и берет с каминной
полки ручку. Обводит глазами комнату Ц ищет, на чем бы записать. Я загораж
иваю рукой свой альбом: мама постоянно что-то пишет, на чем угодно: на обры
вке пакета из-под сахара Ц записку для молочника (2 с зол. крышечкой, 2 стер
илиз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78