Но этим разговорам Аня
не придавала значения Ц даже если и так, он ведь едет воевать, когда еще е
му доведется беззаботно повеселиться?
Но как бы то ни было, неожиданно оказалось, что счет в банке, откуда всегда
можно было снять деньги, почти пуст. Платить за аренду богатой московско
й квартиры молодой вдове было нечем, и пришлось, пряча слезы, отказаться о
т семейного гнездышка, которое с такой любовью устраивала Аня после свад
ьбы. Со вкусом подобранные ковры, портьеры, старинные кресла и вазы пришл
ось распродать за гроши. Шла война, и предметы обстановки резко обесцени
лись Ц всем уже было не до интерьеров…
Впрочем, все равно жить в Москве становилось все сложнее Ц с начала войн
ы цены на продовольствие в крупных городах ощутимо выросли, и кухарка, во
звращаясь с рынка, только и делала, что жаловалась на дороговизну. Шутка с
казать, за фунт говядины, которому до войны красная цена была гривенник, т
еперь просили полтину… Даже хлеб и тот подорожал!
Аня подумала-подумала и решила, что самым лучшим для нее будет уехать в ст
арое дедовское имение Привольное, унаследованное после смерти родител
ей. Слава Богу, это имение не было заложено, а в деревне можно совершенно б
езбедно прожить и на маленькую вдовью пенсию. Алексей, как только попада
л в сложные денежные обстоятельства, каждый раз уговаривал Аню заложить
или продать Привольное, но она при всей любви к мужу никак не могла этого с
делать Ц в парке усадьбы были похоронены ее дед и бабушка. Нельзя же было
продать вместе с имением могилы близких?
К счастью, муж в конце концов понял, что она не в силах расстаться с Привол
ьным, и не только перестал настаивать на продаже, но даже, уезжая на фронт,
просил ее любой ценой сохранить старый дедовский дом.
И вот теперь у Ани есть свой угол, где она сможет найти покой. В Москве никт
о из знакомых не хотел понять ее тоску Ц ее заставляли принимать участи
е в каких-то благотворительных комитетах, дежурить в госпитале, собират
ь посылки для фронта… Считалось, что вдовам чрезвычайно полезно загружа
ть себя общественной деятельностью. Подруги приходили к ней читать пись
ма из действующей армии от мужей и женихов, показывали фотографии затяну
тых в военные портупеи красавцев…
Красавцы военные в посланиях к близким всячески хвалились своими фронт
овыми подвигами и порой настолько увлекались, что сбалтывали лишнее, и и
х письма, попадая по пути домой в лапы военной цензуры, покрывались множе
ством черных помарок, скрывавших опасные слова. Но эти хвастуны, якобы чу
ть ли не в одиночку бравшие в плен полки немцев, были живы и здоровы и прод
олжали радовать родных своими байками.
А ее Алеши больше не было на свете! Хуже таких писем могло быть только одно
Ц когда знакомые с притворно унылыми лицами заглядывали Анне в глаза и
говорили: «Дорогая, мы так тебе соболезнуем! Ну надо же Ц Алешу убили! И кт
о бы мог подумать! Такой цветущий мужчина, почти мальчик Ц и вот на тебе! Н
о ты, похоже, уже оправляешься потихоньку? Сделай над собой усилие, дорога
я. Ты еще так молода, а время Ц лучший лекарь».
Нет, уехать, уехать от этой раздражающей московской суеты, от бестактных
людей, от сочувственных расспросов, скрывающих назойливое любопытство
к чужой беде… И укрыть от всех свою боль.
Привольное находилось у самой границы Московской губернии, в глухом мес
те, куда выходили клином вековые владимирские леса. От ближайшей железно
дорожной станции до усадьбы нужно было ехать еще верст двенадцать на лош
адях.
Старая няня, вековавшая свой век в Привольном после того, как Нина и Анюта
выросли, встретила свою питомицу на станции, подрядив возницу.
Аня вышла из вагона и с наслаждением вдохнула полной грудью Ц здешний в
оздух, напоенный ароматами трав, хвои и качавшихся рядом с железнодорожн
ыми путями полевых цветов, так отличался от летнего воздуха Москвы, проп
итанного цементной пылью и жаром раскалившихся на солнце камней и жестя
ных крыш… Даже голова слегка закружилась.
Ц Ой, детонька ты моя горемычная, Ц кинулась няня со слезами к Анне. Ц Н
есчастная ты моя сиротинушка! Ой, убили соколика нашего, красавца писано
го! Ой, горе… Вот она, война-то проклятая! Немчура окаянная что понаделала!
Вдовой мою кровиночку оставила в двадцать-то лет! Чтобы их-то жены аспидс
кие так вдовели! Чтоб они все пропали, чертово семя! Чтоб их небесным огнем
попалило, чтоб они с голоду попухли…
Ц Няня, перестань, пожалуйста, причитать! Ц сказала Аня, целуя няньку в м
окрую от слез щеку. Ц У меня и так на душе тяжело. Не рви мне сердце. Поедем
домой.
Возница устроил женщин в тарантасе, разместил багаж и тронул лошадь. Усп
евшая утереть слезы няня всю дорогу тарахтела, рассказывая местные ново
сти про каких-то забытых, а то и вовсе не знакомых Анне людей. Аня рассеянн
о слушала, глядя по сторонам. Обширные поля, перемежающиеся перелесками,
вскоре остались позади и по бокам дороги выросли две высокие зубчатые ст
ены старых елей.
До Привольного оставалось версты четыре, когда возница вдруг резко натя
нул вожжи и с криком: «Тпру, окаянная!» Ц остановил свою неторопливую лош
адку.
Ц Что случилось? Ц спросила его Аня.
Ц Не взыщите, барыня-голубушка, на дороге впереди похороны. Примета дурн
ая. И навстречу гробу скакать нехорошо, и мимо пропустить плохо. Свернем о
т греха в лес. Леском-то еще быстрей, поди, доберемся.
Возница направил лошадку с хорошо наезженной дороги на две расхлябанны
е колеи, уходящие в чащу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94