Конечно, я был лучше снаряжен, чем другие, чтобы лицом к
лицу встретить оцепенение ледяной равнины, которая за несколько дней - или
меньше - уничтожила бы самого сильного духом человека. Мое тело оставалось
таким же невосприимчивым к холоду, как и раньше: кожа была сухая, но не
трескалась и не шелушилась; глаза оставались ясными, хотя веки припухли;
примерно час после захода солнца, пока было еще светло, временная снежная
слепота застилала мое зрение белой дымкой. Даже ледяные ожоги моментально
исчезали с моих рук. Мне было неудобно, но я не чувствовал ни боли, ни
подавленности. Никогда прежде мое самосохранение не достигало такой
степени. Так ребенок интуитивно учится произносить звуки, владеть своим
телом, узнавать символы. Так я, без всякого усилия со стороны моего
сознания, учился этим способностям и спонтанно формировал их.
Я решил идти пешком на север, ориентируясь по солнцу и местности.
Говоря "идти пешком", я именно это и имел в виду. Я не подпрыгнул в
воздух. Левитировать, или летать, как определил бы Тувек в дни своего
пребывания в племени, - это, в конце концов, утомительно, по сравнению с
естественными средствами передвижения, известными как ноги. Мне даже
удалось подняться по прибрежным отвесным скалам без применения магии.
Все это было просто. У меня была цель, было здоровье и тело, которое
само себя защищало. Я не сомневался. Мне все было безразлично.
У меня не было пищи.
На всем протяжении моей жизни я мог обходиться малым. Иногда, смотря
по обстоятельствам, мне действительно надо было очень мало. Я мог
проводить много дней без пищи. Теперь как раз был такой случай. Хочу
сказать, что это не уменьшило мою Силу, действительно, я почти не обращал
внимание на неудобства. Я был убежден, что вскоре мне встретится знак,
обитаемое это место или необитаемое. Итак, я питался снегом, используя его
вместо воды.
Прошло шесть дней, потом двадцать. Моей последней едой был кусок
сухаря, который я съел на корабле. Как ни странно, но я не чувствовал
голода с тех пор: еще раньше я постепенно был приучен к маленьким порциям
еды. Внезапно на двадцатый день голод вернулся ко мне, как понурый
изголодавшийся пес. Наша на плечах налилась свинцом, живот прилип к
позвоночнику, и черный свет застилал мне глаза. Как дикарь из какого-то
доисторического кошмара, я опустился на четвереньки, набивал рот снегом и
с жадностью глотал его, ножом отскребая новые куски от замерзшей земли. Но
этот импровизированный обед не пошел мне на пользу. Вскоре меня стошнило,
и я лежал лицом вниз в разрытом снегу, пока тусклый свет, исходящий из
облаков, не сказал мне, что солнце собирается устроиться на ночлег. Я
собрал остатки сил, чтобы сделать то же самое.
Некоторое время путь шел в гору, и трудно было понять, что там
впереди, потому что мешал слабый снегопад. Один или два раза впереди
маячило что-то похожее на горы, может, это были далекие клубы тумана.
Однажды мне встретился мрачный лес: ветви сломались под тяжестью снега, и
он превратился в лес унылых столбов. Солнце бежало над ним и равномерно
пронзало его лучами, как копьями. Когда стемнело, я нашел себе убежище в
пещере, в основном, чтобы избежать встречи с дикими зверями, встречи, на
которую я так надеялся днем. Я даже развел костер (чтобы отпугнуть
животных, иначе он мне тогда был абсолютно не нужен), воспользовавшись
масрийской трутницей, но не Силой, и кусочками сухого мха, который я нашел
в трещинах скал.
Гонимый голодом, я потащился вверх по склону, перевалил через вершину
и спустился в узкую долину. Погода была ясной как никогда. В надвигающейся
темноте мне удалось разглядеть местность. Оказалось, что уже какое-то
время я поднимаюсь в горы, а я и не знал об этом.
Горная долина была окружена высокими пиками. Казалось, одна группа их
курилась, словно среди них был разложен сырой костер. Солнце зашло, долины
и горы погрузились в серебристые сумерки.
Я нашел пещеру. У входа в нее от самой седловины вверху до
зеленоватого зеркала водоема внизу - вознесся стройный столб бугристого
ледяного стекла. Временами с его солнечной стороны лед трескался и около
двух часов в день вода стекала вниз на замерзший водоем.
Пещера была мелкой и темной. У стены валялась белая кость. Эта кость
для меня была очень важным знаком: раньше пещерой пользовались, она была
связующим звеном между человеком и зверем.
Я редко оставался один так долго. Таким одиноким душой и разумом, да,
но кто же не оставался? Рядом никого не было. Ни толпы, ни свидетелей, ни
женщины, на которую можно было бы лечь, ни мужчины, чтобы подраться, ни
врагов, чтобы перехитрить. Здесь была только тишина. Звуки и формы,
которые я видел, были производными от этого ландшафта. Не летали птицы, не
выли волки. Когда по горам проползала тень, легкая, как взмах крыла, - это
проплывало облако.
Первая ночь. Я наскреб мха и сухих корней, чтобы развести в пещере
костер. Отколов кусок от неподвижного водопада, я стал сосать эту
безвкусную сосульку. Каким-то странным неопределенным образом я
почувствовал холод, а мои руки тряслись от голода. Я погрузился в сон, и
мне снилось, как в рассказах голодающих людей, жареное мясо, горы хлеба и
причудливая стряпня городов. В этих снах я жадно ел, набивая свое брюхо, и
никак не мог насытиться. Перед рассветом я со стоном проснулся, дрожа.
Голод усилился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125