Слово
"вернулась" сразу пришло мне в голову, потому что она, казалось,
возвратилась после скитаний в темном дремучем лесу. Кожа ее сделалась
гладкой и упругой, трупные пятна исчезли, как тени черных деревьев в лесу
смерти, где она гуляла. Внезапно глаза ее раскрылись и посмотрели прямо на
меня. Я не был готов встретить этот взгляд, такой ясный и прямой. Она
подняла руку и положила ее на грудь - туда, откуда я вытащил кинжал, и, не
найдя смертельно ранившего ее острия, вздохнула.
Она все еще лежала в бронзовом гробу, и это мне не нравилось. (Даже в
такую минуту я не мог избавиться от предрассудков.) Я взял ее за руку и
произнес ее имя. Я помог ей сесть, а потом встать и выйти из гроба. Она
стояла передо мной такой, какой я ее помнил, глаза блестели, как острие
меча, но она не произнесла ни единого слова, не сделала ни одного
движения.
Я провел ее в соседнее помещение, усадил на обитую шелком кровать и
налил ей вина. Она не хотела пить, пока я не поднес кубок к ее губам. Она
сделала глоток, я смотрел, как подрагивает ее горло, и это пробудило во
мне желание. Заниматься любовью в могиле - в этом нет ничего
противоестественного, смерть и любовь всегда рядом - природа старается
возместить потери, поэтому за тяжелыми боями следует насилие. И теперь мне
безумно хотелось лечь рядом с ней на сияющий шелк. Только ее широко
раскрытые глаза удерживали меня.
- Малмиранет, - произнес я, - что случилось? Все в порядке, ты со
мной.
Как по сигналу, она снова положила руки себе на грудь. Отметина
кинжала исчезла - я это очень хорошо увидел, склонясь над ней в поцелуе.
Она никогда не была так холодна со мной. Вначале я решил, что требую
слишком многого, и, крепко обняв ее, попытался объяснить ей то, что она
должна была уже понять, но еще не могла до конца осмыслить. Я был даже
таким дураком, что попросил ее рассказать мне, почему она убила себя. Я
должен был вывести ее из оцепенения шоком, если ничто другое не
действовало.
Я уговаривал ее, как ребенка, и мой собственный голос звенел у меня в
ушах. И она, как ребенок, безмолвно лежала в моих объятиях.

Я очень устал и заснул, не договорив свой монолог, а когда проснулся,
она все еще была рядом со мной. В отверстие в куполе проникал свет ночной
звезды, освещая ее глаза, неподвижные, как камни.
Я встал и зажег лампу, которую оставили здесь, чтобы создать моему
призраку все удобства. В сундуке из черного дерева лежала стопка одежды -
все мое облачение, взятое из дворца; здесь были даже украшенные
драгоценностями воротники.
Я взглянул на нее, и она ответила мне молчаливым взглядом.
- Я оденусь, как подобает цивилизованному человеку, - сказал я ей. -
А затем мы покинем это место.
Определенного плана у меня не было; я мог пойти по любому пути, но не
знал, с чего начать. Весь мир для меня состоял из нас двоих, и я не знал,
куда нам податься. Проще всего было разрушить стену гробницы и предстать
перед изумленными жителями города. Или, поднявшись к потолку, убрать
решетку, прикрывающую отверстие и взлететь, как раньше, в ночное звездное
небо. Но что дальше?
Когда я лежал, умирая, в лодке Бэйлгара, я заметил на небе одну
звезду, пронзенную кинжалом; теперь такая же звезда смотрела на меня
сквозь отверстие в крыше гробницы. Мне стало немного не по себе, когда,
даже за этими толстыми стенами, я услышал доносившийся снаружи волчий вой.
- Кто теперь правит Бар-Айбитни? - спросил я ее. - Советник? Или
старик снова сел на трон? - Упомянув Храгон-Дата, я вспомнил о Сореме. То,
что я о нем забыл, свидетельствовало о моем болезненном состоянии. Сорем
был тоже мертв и тоже лежал теперь в золотом гробу. И, если это будет
входить в мои планы, я тоже могу его воскресить. И что же, воскреснув, он
тоже будет смотреть на меня такими же яркими, немигающими глазами?
От ее взгляда у меня пробегал холодок по коже, поэтому, разбирая
содержимое сундука, я старался не глядеть на нее. Но шорох ее юбок
заставил меня оглянуться.
Любопытное это явление - я был бессмертен, и тем не менее инстинкт
самосохранения во мне нисколько не притупился.
Неслышно встав с постели, она так же бесшумно подкралась ко мне. Ни
лицо, ни взгляд ее не изменились, но она приготовила мне новый подарок. В
руках у нее было охотничье копье, которое она подняла, чтобы вонзить мне
между лопаток.
Я отпрыгнул в сторону. Копье пронеслось мимо и ударилось об стену с
такой силой, что наконечник соскочил с древка. Я вспомнил, что она как-то
сказала мне, что уже давно не ходила на охоту. Вероятно, деревянное копье
немного рассохлось от времени, но сломалось оно все-таки оттого, что удар
был силен. Его с лихвой хватило бы, чтобы пронзить меня насквозь.
Я схватил ее за руку, но она не шелохнулась. Она не сопротивлялась, и
на лице ее не отражалось никаких чувств. Я не понимал, как это могло
произойти после того, как мы вместе провели ночь? Что это было -
помешательство от горя или страх?
- Малмиранет, - начал я, - я что-нибудь сделал не так? Скажи мне.
Ее лицо, ее тело, ее жесты были мне очень хорошо знакомы; из
множества женщин я безошибочно узнал бы ее - в маске и в накидке. Но
теперь, когда контуры ее тела отчетливо прорисовывались сквозь шелковые
одежды, когда передо мной было ее лицо, так не похожее ни на чье другое, и
эта узкая рука, запястье которой было обвито браслетом в виде золотой
змейки, который она не снимала, даже когда было снято все остальное, -
теперь, когда ее ни с кем невозможно было спутать, это была другая
женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125