они качнули головами сверху вниз и
Суббота сделал крестное знамение в сторону Гека. Ни слова не было
произнесено, на это у Гека ума и выдержки хватило.
Его неспешно вели тюремными коридорами, то и дела поворачивая лицом к
стене -- чтобы не видел идущих навстречу арестантов, о чем сопровождающие
унтеры загодя предупреждали характерными щелчками пальцев. В "предбаннике",
после тщательного шмона и личного досмотра, ему дали время одеться и
принесли под роспись вещи, изъятые при аресте. Гек с изумлением глядел на
обувь и одежду, которая была ему впору четыре года назад, покачал с
сомнением головой, но все же свернул ее в узел и сунул в почти пустой сидор.
Гек выходил на волю, не имея на себе ни одной вещи вольного образца:
казенное белье, нитяные носки, форменные брюки, рубашка не по росту, но
подогнанная, бушлат и шапка-ушанка неизвестного меха. Цепной буркнул ему на
ухо, что готов все это, имея в виду детские вещи, взять за десятку, но Гек
возмущенно затряс ушами и заломил полтинник. Сошлись на пятнадцати. Расчет
произошел сразу, как только они свернули в грязную, мокрую и кривую улочку с
потешно-мемориальным названием. Унтер должен был довезти его до самой
Иневии, до городского управления приютами, но решил сэкономить на
"командировочных" деньгах и отдал документы Геку на железнодорожной станции.
Возвращаться на работу не имело смысла -- к концу смены позвонит из дому и
доложит о выполнении задания. Бедняга не знал, что уже на следующий день,
невзирая на двадцатилетнюю безупречную службу, его с волчьим билетом
выбросят из органов, а пока он, довольный удачным днем, торопился домой, где
его ждал вчерашний наваристый суп, приготовленный снохой, и сонный отдых под
бормотание радиоприемника.
Ванов к вечеру тоже изъяли из их камеры и перевели на другой этаж, туда
где содержат смертников накануне приговора. Бывает, что приговоренные живут
месяцами и даже годами, ожидая смертного часа. Известен был случай, когда
один мужичок успел помереть своей смертью, от общего заражения крови, но на
этот раз проволочек не предвиделось. Их даже не стали переодевать в
полосатые робы -- к утру все должно быть закончено: приговор, исполнение,
заключение врача -- и дело в архив.
-- Что же с Геком теперь -- не засалим ли его?
-- Не знаю, Вик. Он мужчина, знал, что делал. Это его судьба. Да может
цепные-то и не придадут значения, подумают -- деревенская вежливость. Да
может и в кляпах нас на распыл-то поведут? Не будем гадать, долой суету...
Он будет жить, это пока главное.
Помолчали...
-- Что, Вик, боишься ли?
-- Не. Самую малость разве что. Видать -- не насытился я жизнью, все
хочется заглянуть, как там дальше будет... без нас...
-- Как было, так и будет. Я вот себе лес представляю -- я в лесу
родился и рос мальцом. Забрось тебя или меня на глухую полянку, посреди
чащи, да спроси -- "какой век идет?" -- нет, не скажу. Это в городах
суетятся, да злобятся, жить поспешают... а не надо никуда спешить... Сидел
бы я сейчас в тулупчике, на полянке у речки, да глядел бы на снег, да на
солнышко... А я ведь солнышка -- сколько лет не видывал... И не увижу
никогда. Никогда, Вик, в это только вдуматься -- никогда!
-- А вдруг нас за городом... того?... На природе...
-- Жди больше. Подвалы у них есть, с электрическими балдохами,
специально для нас. Нет, Вик, не боюсь я костлявой, но малодушно помышляю о
том, чтобы меня первым вызвали. Так-то не хочется напоследок оставаться,
томно... А ты помоложе, все-таки...
Старики вновь замолчали. Суббота курил у стенки, по обыкновению, а
Варлак улегся на нары, -- кроватей здесь не было, камера была значительно
меньше и темнее прежней, к которой они привыкли за последние месяцы. Но
вместо параши и здесь был унитаз, только не фаянсовый, а из грубого металла,
по типу чугун. Таял табачный дым в затхлой тишине камеры, где-то капала
вода, стуком своим словно бы нарезая вечность на тонкие ломтики смертной
печали. Прощание с жизнью проходило буднично и тупо, как с родственниками в
приемном покое онкологической клиники, когда чувство усталости и страха
взаимно истощили друг друга и ты уже просто ждешь своей вполне понятной
участи... Они лежали и знали, чувствовали, что думают об одном. Да, путь
пройден до конца, а зачем и для чего был их путь -- так и не ясно. Они ели,
пили, любили, убивали, боролись и учили, а зачем, во имя кого и чего? А ни
для чего, просто жили. А остатки ее перелили в своего наследника, посланного
им судьбой на старости лет. Такова жизнь. ( Они думали, что это -- жизнь.)
-- Вик... Вик! Черная твоя морда! Унитаз!
-- А... в цвет!!! Ну Варлак, ну, настоящий пахан -- башка у тебя, как у
слона, только уши махоньки! -- Суббота сплюнул окурок в мусорницу, схватил
ненужную теперь кружку и стал вычерпывать воду из унитазного отверстия.
Действительно, их перевели в другое крыло и на другой этаж. Маловероятно,
чтобы и здесь никто не сидел в окрестностях импровизированной камеры
смертников. Власти не в силах были преодолеть вековые шаблоны службы и
профилактики, по которым расстрельных располагали в строго определенном,
специально подготовленном месте, к тому же в последний месяц их усыпила
спокойная отрешенность ванов...
Варлак не мог говорить громко, сразу же садился голос, поэтому он стоял
рядом с Субботой и давал ему наставления. Но Суббота и сам знал, что нужно
делать.
-- Эй, люди, отзовись кто!... Через несколько секунд отозвался густой и
очень четко слышный голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133