Гек не был круглым сиротой, поэтому когда для приюта настали
трудные деньгами времена, его и еще нескольких детей, имеющих близких
родственников, отправили по домам.
Отец по-своему тепло встретил отпрыска, накормил гречневой кашей,
бросил подушку и одеяло на его кровать, по-прежнему стоящую в углу,
размашисто погладил по стриженой голове:
-- Ну, что, ексель-моксель, соскучился по дому? Ну-ка, посмотри на меня
-- вылитая покойница-мать, один в один! Ты уж извини меня сынок, что за три
месяца я так ни разу к тебе и не собрался -- дел по горло, да и болел я...
Болеть я стал часто, видно умру скоро, к мамке уйду... -- У отца задрожали
губы, -- один останешься, сиротой.
У Гека сжалось сердце и защипало в глазах:
-- Не умирай, папка! Ты лучше себе лекарства купи и ешь их каждый день,
и поправишься тогда.
-- Нет, сынок, от смерти не лечат..., пожил -- хватит.
Только сейчас Гек обратил внимание на отсутствие браги в огромных
стеклянных бутылях и на то, что запах, казавшийся вечным -- почти улетучился
из квартиры.
-- Папка, а где твоя лабалатория (Так Ангел называл самогонный аппарат
и Геку в голову не приходило, что этим словом можно обозначать нечто иное)?
-- Эти пидоры в погонах отобрали, две недели меня трамбовали, рыры
помойные! Как теперь жить, побираться, что ли, Христа ради?
Геку стало еще страшнее: лягавые ограбили отца, заперли его в
каталажку. Теперь ему хана без лекарств. Гек всхлипнул:
-- Папка..., папка... -- только и смог он выговорить сквозь
надвигающийся плач.
Ангел подпер голову рукой и тоже заплакал:
-- Эх, хоть бы раз в жизни -- счастья крошечку, да на свою ладошечку!
Сынок... Ты помоложе будешь, -- достань из шкафа... , душа ее, родимую,
требует...
Гек видел, что отец уже крепко клюнувши, и понемногу успокоился: он
любил, когда отец в таком состоянии -- не бьет и делать ничего не
заставляет. Чтобы достать бутыль с виски, пришлось встать на стул. Гек
потянулся и нечаянно сшиб гипсовую статуэтку -- балерину, изображающую
царевну-лебедь. Статуэтка упала на деревянные половицы и раскололась. Гек
так и замер на стуле, прижимая к себе бутылку и глядя на отца круглыми от
ужаса глазами. Отец, подняв голову, выпятил мокрую нижнюю губу и довольно
долго тупо смотрел на осколки.
-- Как же так, сынок, -- даже лягавые руку на нее не подняли, оставили
мне -- матери твоей память, целой и невредимой, а ты!... сломал ее... Назло,
что ли мне, батьке своему? Спасибо, сын, земной тебе поклон... от нас с
матушкой.
-- Папка, я не хотел!
-- А сделал... Дай-ка сюда, не ровен час...
Ангел вытянул пробку из початой бутылки и сделал небольшой глоток:
-- Виски теперь -- дрянь, раньше было ржаное, а нынче нефтяное. Арабы
из нефти гонят -- сами не пьют, а христиан травят. Пробки на резьбе
придумали, сам видел. Ну да ничего, ничего-о! Со всеми посчитаемся -- дай
только срок! Только не тот срок, что за Хозяином считают!... "Сидел я в
несознанке, ждал от силы пятерик..." -- затянул было Ангел, но вдруг осекся.
-- Ты что улыбаешься, сучонок! Тебя самого надо бы взять за задние
ноги, да головой об угол -- за такое веселье. Чего веселого, я спрашиваю?
Гек не знал, что сказать и только мотал стриженой головой и
подшмургивал хлюпающим носом. Глаза налились слезами, но нельзя было плакать
теперь, когда отец соскочил на другую программу и может запросто прибить...
-- Что стоишь, чего ждешь? Гляди-ка: я сижу, но не сижу, мать лежит, но
не лежит, ты... -- прикольно, да? Это -- памятью моей было, частью души
моей, а стало -- хуже мусора, куда пошел?
-- Ведро и тряпку принесу, приберу мусор.
-- Кто бы тебя прибрал, гаденыш, мне, что ли, пачкаться! Оставь как
есть, пусть всегда здесь валяется: глянешь, падла, вспомнишь мать! Ко мне!
Ближе подойди. Ближе, я сказал!
-- Гек не выдержал: слезы полились ручьем. Он стоял в метре от отца и
не в силах был приблизиться хотя бы на шаг. Руки его были плотно прижаты к
груди, локти упирались в живот, а ладони, сжатые в кулачки, закрывали
трясущийся подбородок. Не в силах более выносить пытку ожиданием, Гек
зажмурил глаза и зашелся в беззвучном реве... На его макушку неожиданно
медленно легла рука отца:
-- Сдрейфил, брат? неужто ты думаешь, что я на сынишку своего руку
подниму? Нас с тобой и так слишком мало сохранилось -- ты да я -- на весь
белый свет. Да, пьяный я -- а знаешь ли, с какой радости пью? Нет, мал ты
еще, Гек, такие вещи понимать. Мать-покойница твоя, царство ей небесное,
тоже уважала это дело -- запоями страдала. Да не реви же ты, будь мужчиной.
Знаешь, а ведь я брошу пить: уедем отсюда, заново жить начнем. Я шофером
устроюсь, на дальнобойке заколачивать, а ты дома -- за старшего, по
хозяйству. Неужто не справимся? К сорока, а то и раньше, в свой дом переедем
-- с газоном, с бассейном. Щенка тебе купим -- хочешь собаку?
-- Хочу, -- еще сквозь слезы, нетвердым голосом, но уже с прояснившимся
лицом, ответил Гек. Дети -- отходчивый народ, и Гек уже готов был простить,
вернее -- забыть (потому что он и не ведал, что в его моральной власти --
прощать или хранить обиду в ответ на зло, причиненное другим человеком)
страх и слезы, вызванные пьяным отцом, вычеркнуть из сердца глумления и
угрозы, исходившие от единственного в мире человека, которого ты имеешь
право назвать родным.
-- Купим, -- веско сказал отец и поднялся, опрокинув стул. Тяжело
ступая, с остановками он двинулся к туалету. Дверь за собой он не закрыл и
Геку слышно было, как мечется пьяная струя по всей поверхности унитаза, как
отец моет руки, лицо и отхаркивается в раковину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133