(Волна терроризма,
захлестнувшая позднее, в семидесятые годы, весь мир, так и не коснулась
Бабилона, и в этом была несомненная заслуга господина Президента. Он в свое
время отдал приказ: никто и не под каким предлогом не имеет права вступать в
переговоры с террористами, что бы и кого бы они не захватили в заложники,
включая семью господина Президента и его самого. Немедленный штурм и
поголовное уничтожение на месте всех виновных. В виде исключения, по
обстоятельствам, можно одного-двух на время брать в плен для допросов... И
как отрезало... Было все же несколько попыток, с пяток, не более, но все их,
невзирая на петиции религиозных милосердцев, подробно показали по
телевизору, что крепко повлияло на экстремистские умы. Да и раньше в
Бабилоне террористов не шибко-то жаловали. Сам Че Гевара, кстати, передумал
в свое время и предпочел освобождать Южную Америку, -- там, ему казалось,
полегче будет и со нравами, и с языком...). "Перевоспитание" проводилось
целым комплексом разнообразных методик, в основе каждой из них для
перевоспитуемого стоял выбор: покориться или умереть (или потерять лицо и
честь). Пытки голодом и жаждой, регулярные побои, долгие издевательства
надзирателей -- все это считалось официальной частью перевоспитания, которая
приносила свои плоды в двух случаях из трех. Но для особо упорных
применялась и "неофициальная" часть, та, что возлагалась на сидельцев из
самой малочисленной и преданной администрации пробы, имя которой было:
"Сучья шерсть".
Скорее, это была даже не проба, а категория лиц, из числа осужденных,
поскольку сидельцы, составляющие "Сучью шерсть", разбросаны по всей стране,
друг друга не знают, идеологии не имеют и без администрации существовать не
могут. Если сиделец по незнанию или умышленно совершал серьезный (по
тюремным понятиям) проступок, то в "теневом суде" его "дело" авторитетно
разбирали и назначали адекватное наказание. Крайнее наказание -- смерть или
перевод в "обиженку"( с насилием или без него). И вернуться в более высокую
пробу "кожанам" так же невозможно, как и воскреснуть убитому. Попытка скрыть
свою принадлежность к низшей касте влечет за собой неминуемую мучительную
смерть обманщика. Таковы тюремные законы. Но встречаются сидельцы, как
правило из числа "опущенных", которые презрели все тюремные и блатные
правила и понятия, сохранили в себе силы и ненависть, чтобы мстить всему
окружающему миру за собственные унижения и страдания. Они готовы убивать и
насиловать вчерашних своих господ и мучителей, подвергнуть их тому, что те
применяли к ним. Нет для них теперь никаких пределов и нет у них совести, и
нет сострадания. Им теперь все равно, кого и за что истязать и калечить,
лишь бы тюремные власти были довольны ими, лишь бы не направляли из тюрем на
зоны, на верную смерть . Так они становятся "Сучьей шерстью". Они перешли
последний рубеж, отделяющий их от тюремного общества и отныне прокляты
навсегда.
Все пробы, все сидельцы, бывшие и настоящие, на воле или в тюрьме не
имеют права оставить в живых "сушера", если он вдруг попадает в пределы
досягаемости. Под страхом смерти запрещено общаться с ними по доброй воле
всем, включая пассивных педерастов. И "сушеры" хорошо знают об этом. Их
жизнь в руках капризной тюремной администрации, потому что жить они могут
лишь какое-то время и только в тюремной камере, своей стаей ( На воле за
ними ходит нож и всеобщий приговор, редко кто протянет-проживет месяц:
находят...).
А жить им хочется. И они старательно, с палаческим удовольствием служат
суровым жрецам решетки и кандального звона.. Если нужно срочно повысить
процент раскрываемости преступлений, или сломить непримиримого нетака, или
навсегда проучить врага системы, несчастного сидельца бросают в "трамбовку",
-- камеру, где его ждут шакалы из "сучьей шерсти". Администрация и
следственные службы расплачиваются с ними жратвой и куревом, закрывают глаза
на чифир и бухалово, подбрасывают иногда "колеса" и "дурь" (наркотики).
Сумел извернуться и не попасть к сушерам в трамбовку -- молодец. Попал, но
не сдался, "выломился" вовремя -- все равно, что заново родился. А не
сумел...
"Трамбовка" -- кочевое дело: сегодня здесь, завтра там. С этажа на
этаж, с крытки на крытку, идут сидеть туда, где Родина прикажет. И только на
"Крытой маме" трамбовка -- стационар.
Бывало, в "шизо", или в каптерке за чаем (Гек так и не полюбил
чифирить), когда нетаки начинали "травить" истории, кто-нибудь обязательно
вспоминал о "Крытой Маме", рассказывая очередную леденящую историю.
Некоторые даже побывали в ее стенах -- транзитом, естественно, на этапе или
на доследствии. Вот теперь и Геку довелось сюда попасть. Из-за
перегруженности иневийских органов следствия и надзора его, как
несовершеннолетнего, подлежащего амнистии, сбросили сюда, в следственный
изолятор Сюзерена. Дело его, как и других амнистированных по делу о
беспорядках в 58 "дополнительной", стояло на особом контроле и в то же
время, в силу жесткой предопределенности результата формального
переследстия, не представляло никакого интереса для соответствующих служб и
инстанций. Весь основной поток амнистированных малолеток уже сошел и власти
резонно полагали, что коль скоро угодная начальству справедливость уже
восторжествовала почти для всего контингента амнистируемых, то не будет
большой беды, если один из них обождет сутки-другие, пока до него дойдут
руки у занятых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133