– Он говорит «ох!», но, думаю, только потому, что хочет выразить свое усердие. Очень усердный парень, этот Брута. Это тот самый, о котором я говорил вам.
– Он не производит впечатления очень смышленого парня, – сказал Ворбис.
– Он таким и не является, – сказал Намрод.
Ворбис одобрительно кивнул. Чрезмерный ум у послушника – двусмысленное благословение. Иногда оно может быть направлено к вящей славе Ома, но зачастую вызывает… ну, проблем это не создает, ибо Ворбис четко знал, что надо делать с заблудшим разумом, но это прибавляло ненужной работы.
– Давеча ты говорил, что его учителя очень хорошо о нем отзываются, – сказал он.
Намрод пожал плечами.
– Он очень исполнителен, – сказал он. – И… да, еще его память.
– Что «его память»?
– Ее очень много, – сказал Намрод.
– У него хорошая память?
– Не то слово. Превосходная. Он знает наизусть все Семи…
– Да? – сказал Ворбис.
Намрод поймал взгляд Ворбиса.
– Так совершенна, как вообще может быть что-то в этом несовершенном мире, – пробормотал он.
– Благочестивый и начитанный молодой человек, – сказал Ворбис.
– Э… нет. Он не умеет читать. И писать.
– А… ленивый мальчишка.
Дьякон был не из тех, кто задерживался в областях полутонов. Рот Намрода открылся и беззвучно закрылся, словно в поисках нужных слов.
– Нет, – сказал он. – Он старается. Я уверен, что он старается. Кажется, он просто не в состоянии этого сделать. Он не может уловить связи между буквами и звуками.
– Вы, по крайней мере, за это его пороли?
– Кажется, это не дает никакого эффекта, дьякон.
– Как же тогда он стал таким примерным учеником?
– Он слушает. Никто не слушает так, как Брута, – думал он. – Поэтому его очень трудно учить. Это похоже… словно находишься в огромной длиннющей пещере. Все слова пропадают в ненаполнимых глубинах брутиной головы. Такая чистая концентрированная абсорбция может заставить неподготовленного учителя заикаться и заткнуться совсем, ибо каждое слово, которое он обронит, вихрем уносится в уши Бруты.
– Он слушает все, – сказал Намрод. – И на все смотрит. Он все это впитывает.
Ворбис уставился на Бруту.
– И я ни разу не слышал он него невежливого слова, – сказал Намрод. – Остальные послушники издеваются над ним, иногда. Называют его Большим Тупым Буйволом. Ну, вы понимаете?
Взгляд Ворбиса вобрал окорокоподобные руки и треобхватные ноги Бруты. Казалось, он глубоко задумался.
– Не может ни читать, ни писать, – сказал Ворбис, – но бесконечно преданный, говоришь?
– Преданный и благочестивый, – сказал Намрод.
– И с хорошей памятью, – бормотал Ворбис.
– Более того, – сказал Намрод, – это вообще не похоже на память.
Казалось, Ворбис пришел к какому-то заключению.
– Пришли его ко мне, когда выздоровеет, – сказал он.
Намрод запаниковал.
– Я просто хочу поговорить с ним, – сказал Ворбис, – пожалуй, у меня найдется для него работа.
– Да, господин?
– Ибо пути Великого Бога Ома неисповедимы.

* * *
Высоко вверху. Ни звука, лишь свист ветра в перьях. Орел парил в струях бриза, разглядывая игрушечные постройки Цитадели.

* * *
Он уронил ее где-то, а теперь не мог найти. Где-то внизу, на этом маленьком зеленом лоскутке.

* * *
Пчелы жужжали над цветами фасоли. Солнце било в перевернутый панцирь Ома. Существует преисподня и для черепах. Ом слишком устал, чтобы болтать лапками. Это все, что можно сделать: болтать лапками. И еще вытягивать шею так далеко, как только удастся, и размахивать ею в надежде, что удастся использовать ее в качестве рычага, и так перевернуться. Умираешь, когда не остается ни одного верующего; именно этого обычно и боятся маленькие боги. Но еще умираешь, когда умираешь.
Той частью сознания, которая не была заполнена мыслями о жаре, он чувствовал ужас и смущение Бруты. Не стоило так поступать с мальчиком. Разумеется, он не наблюдал за ним. Кто из богов будет заниматься подобными вещами? Какая разница, что люди делают. Главное – вера. Он просто-напросто вытащил это воспоминание из головы мальчишки, чтобы произвести на него впечатление, подобно фокуснику, извлекающему яйца из чьего-то уха.
– Я лежу на спине; становится все жарче, и я скоро умру… И еще… И еще… этот проклятый орел, уронивший его на компостную кучу. Ну и олух же этот орел. Местность – камень на камне камнем погоняет, а он приземлился в единственном месте, способном прервать его полет не прерывая его жизни. И очень близко к верующему. Странно. Удивительно, если здесь обошлось без божественного провидения, вот только ты сам и являешься божественным провидением… лежа на спине, раскаляясь, готовясь умереть… Человек, перевернувший его. Это выражение на кротком лице. Он будет помнить его. Выражение даже не жестокости, а какого-то другого уровня сознания. Это выражение жуткого покоя… Тень заслонила солнце. Ом скосил глаза на возникшее лицо Лу-Цзе, который смотрел на него с мягкой, вверх-тормашечной жалостью. Потом перевернул его. А потом поднял свою метлу и пошел прочь не оглядываясь. Ом обмяк, хватая воздух. Потом вдохнул.
– Кто-то там, наверху, очень хорошо ко мне относится, – подумал он. – И этот кто-то – Я.

* * *
Сержант Симония подождал, пока окажется в своей комнате и лишь потом развернул свой клочок бумаги. Его совершенно не удивило, что тот оказался помечен крошечным изображением черепахи. Он был счастлив. Ради чего-то подобного он и жил. Кто-то должен привезти автора Истины, дабы тот стал символом их движения. И он должен стать этим кем-то. Только вот досада – он не мог убить Ворбиса. Но это должно случится у всех на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92