По горлышку шли лепные фигуры. Брут вгляделся в них, желая чем-нибудь отвлечься, пока голос Ома гудел в его голове. Фигурки выглядели более-менее человеческими. Они проводили религиозную церемонию. Можно судить по ножам (это не убийство, если совершается во имя бога). В центре чаши была большая фигура, очевидно важная, какое-то божество, в честь которого это совершалось…
– Что? – сказал он.
– Я сказал, через сто лет мы все будем мертвы.
Брута смотрел на фигуры вокруг чаши. Никто не знал, кто был их богом, и сами они исчезли. Львы спят в святынях и…
– «Chilopoda aridius, обычная пустынная многоножка», – подсказала резидентная библиотека его памяти… мчалась под алтарем.
– Да, – сказал Брута. – Будем.
Он поднял чашу над головой и повернулся. Ом нырнул под панцирь.
– Но здесь… – Брута сжал зубы, зашатавшись под весом. – И сейчас…
Он швырнул чашу. Она приземлилась около алтаря. Фрагменты древней керамики взвились и снова зазвенели вниз. Эхо гулко заухало по святилищу.
– Мы живы!
Он поднял Ома, совершенно втянувшегося под свой панцирь.
– И мы сделаем это домом. Для нас всех, – сказал он. – Я это знаю.
– Так написано, да? – приглушенным голосом сказал Ом.
– Так сказано. И если ты против – черепаший панцирь, по моему, отличное вместилище воды.
– Ты этого не сделаешь.
– Кто знает? Я могу. Ты же сказал, что через сто лет мы все будем мертвы.
– Да! Да! – в отчаянии сказал Ом. – Но здесь и сейчас…
– Так-то.

* * *
Дидактилос улыбнулся. Не то, чтобы это легко далось ему. Не то, чтобы он был мрачным человеком, но он не видел улыбок остальных. Чтобы улыбнуться, нужно было приложить усилия нескольких десятков мускулов, и не было никакого воздаяния за эту трату усилий. Он часто говорил перед толпами в Эфебе, но они неизменно состояли из других философов, восклицания которых, вроде «Дубина проклятая!», «Да ты это все выдумываешь по ходу дела!» и прочие вклады в дебаты создавали чувство свободы и уверенности в себе. Потому, что никто в действительности не обращал внимания. Они просто прорабатывали то, что хотели сказать сами. Но эта толпа напоминала ему Бруту. Их слушание было похоже на огромную яму, ожидающую, что его слова ее наполнят. Проблема состояла в том, что он произносил философию, а они слушали тарабарщину.
– Вы не можете верить в Великую Черепаху А'Туин, – сказал он. – Великая А'Туин существует. Не имеет смысла верить в то, что существует.
– Кто-то поднял руку, – сказал Урн.
– Да?
– Сир, ведь именно то, что существует, достойно того, чтобы в это верили? – сказал вопрошающий, носивший униформу сержанта Святой Стражи.
– Если оно существует, не обязательно в него верить, – сказал Дидактилос. – Оно просто есть.
Он пожал плечами.
– Что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я просто записал то, что знают люди. Встают и рушатся горы, а под ними Черепаха плывет вперед. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи растут и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а черепаха по-прежнему движется. Черепаха Движется.
Из темноты раздался голос:
– И это действительно правда?
Дидактилос пожал плечами.
– Черепаха существует. Мир – это плоский диск. Солнце обходит вокруг него один раз каждый день, таща за собой свет. И это будет продолжать происходить, будете вы верить в это, или нет. Так уж оно есть. Я не разбираюсь в истине. Истина куда более сложная вещь, чем это. Сказать по правде, думаю, что Черепахе до фени, правда это или нет.
Симония потянул Урна в сторону, пока философ продолжал говорить.
– Они не за тем пришли! Ты можешь что-нибудь предпринять?
– Не понял? – сказал Урн.
– Они не хотят философии. Им нужен предлог двинуться против Церкви! Сейчас! Ворбис мертв, Ценобриарх слабоумен, иерархи заняты всаживанием ножей друг другу в спину. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
– Тут есть еще пара заковырок, – сказал Урн. – Ты говорил, что у тебя только десятая часть армии.
– Но они свободные люди, – сказал Симония. – Свободные в своих мыслях. Они будут биться за нечто большее, чем пятьдесят центов в день.
Урн взглянул вниз, на свои руки. Он часто поступал так, когда бывал в чем-то не уверен, словно это были единственные вещи в мире, в которых он был уверен абсолютно.
– Счет сократится до трех к одному прежде, чем остальные поймут, что происходит, – жестоко сказал Симония. – Ты говорил с кузнецом?
– Да.
– Ты сможешь это сделать?
– Я… пожалуй. Это не совсем то, что я…
– Они пытали его отца. Только за то, что на его кузнице висела подкова, когда каждому известно, что у кузнецов должны быть свои маленькие обряды. И они забрали его сына в армию. Но у него много помощников. Они будут работать ночами. Все что от тебя требуется, это сказать им, что тебе нужно.
– Я сделал несколько набросков…
– Отлично, – сказал Симония – Послушай, Урн. Церковь существует благодаря людям вроде Ворбиса. Так уж это устроено. Миллионы людей умерли во имя… во имя одной лишь лжи. Мы можем это остановить…
Дидактилос кончил говорить.
– Он промазал, – сказал Симония – Он мог сделать с ними нечто. А он просто вывалил на них гору фактов. Невозможно возбудить людей фактами. Им нужен повод. Им нужен символ.

* * *
Они покинули святилище перед самым закатом. Лев, заползший было под тень нескольких скал, встал, чтобы посмотреть, как они уходят.
– Он будет нас выслеживать, – стонал Ом, – они всегда так поступают. Многие мили.
– Мы выживем.
– Мне бы твою уверенность.
– Ах, но у меня есть Бог, на которого можно положиться.
– Разрушенных святилищ больше не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92