Брута никогда прежде не слышал ни об искусстве бонсаи, ни о том, как это применимо к горам.
– Они… очаровательны, – сказал он неуверенно.
Кивок, улыбка, взятие маленькой скалы, предложение.
– Ох, я правда не могу…
Предложение, смех, кивок. Брута взял крошечную гору. Она обладала какой-то странной, нереальной тяжестью: для руки она весила что-то около фунта, но для разума это были тысячи очень, очень маленьких тонн.
– Гм… Спасибо. Спасибо большое.
Кивок, улыбка, вежливое подталкивание к выходу.
– Она очень… горная.
Кивок, смех.
– Это не снег на вершине, правда…
– Брута!
Его голова судорожно дернулась. Но голос шел изнутри.
– Только не это, – жалобно подумал он. Он сунул маленькую гору обратно в руки Лу-Цзе.
– Э… Сохранишь ее для меня?
– Брута!
– Все это сон, ведь правда? Все, что было до того, как я был важным и со мной говорили дьяконы?
– Нет! Спасите!

* * *
Молящие бросились врассыпную, когда орел пролетел над Местом Плача. Он описал круг всего в нескольких футах над землей и опустился на статую Великого Ома, топчущего неверных. Это был великолепный экземпляр, коричнево-золотой, с желтыми глазами; он с легким пренебрежением обозревал толпу.
– Не знак ли это? – сказал старик с деревянной ногой.
– Да! Знак! – сказала молодая женщина возле него.
– Знак!
Они столпились вокруг статуи.
– Сукин сын это, – сказал тихий и совершено неслышный голос откуда-то около их ног.
– Но знак чего? – сказал пожилой человек, стоявший лагерем на этой площади уже три дня кряду.
– Как это «чего»? Это знак! – сказал одноногий. – Он не обязан быть знаком чего-то. Это очень подозрительный вопрос, «чего».
– Он должен быть знаком чего-то, – сказал пожилой. – Это относительное указательное. Родительный падеж. Знаком падежа.
Тощая фигура, двигавшаяся тихо, но удивительно быстро, появилась около группы. На ней была джелиба, какую носят жители пустыни, а на шее на ремешке висел поднос. На нем было нечто, содержащее зловещий намек на липкие сладости, покрытые песком.
– Он может быть посланцем самого Великого Бога, – сказала женщина.
– Это всего лишь проклятый орел и ничего больше, – сказал вышеупомянутый голос откуда-то из орнаментального бронзового человекоубийства на цоколе статуи.
– Финики? Фиги? Шербет? Святые реликвии? Очаровательные свежие индульгенции? Ящерицы? Посохи? – с надеждой сказал человек с подносом.
– Ха! – сказал неслышимый голос черепахи.
– Мне всегда было интересно, – сказал молодой послушник позади толпы.
– Лебеди… Знаете? Им слегка не хватает мужественности, правда?
– А чтоб ты окаменел за такое богохульство! – горячо произнесла женщина. – Великий Бог слышит каждое оброненное тобой слово.
– Ха! – из-под статуи.
И человек с подносом просочился еще немного вперед, говоря:
– Клатчанское наслаждение? Осы в меду? Разбирайте, пока холодные!
– Пожалуй, в этом есть смысл, – сказал пожилой каким-то утомляющим, нескончаемым голосом. – Имею в виду, в орле есть что-то очень божественное. Царь птиц, я прав?
– Всего-то красивый индюк, – сказал голос из-под статуи. – Мозг с грецкий орех.
– Благородная птица, этот орел. И умная, к тому же, – сказал пожилой. – Что интересно: орел – единственная птица, сообразившая, как есть черепах. Знаете? Они берут их, взлетают повыше и бросают на камни. Разбивают и вскрывают. Удивительно.
– Однажды, – произнес глухой голос снизу, – я снова буду в форме, и ты будешь очень жалеть, что это сказал. Долго. Возможно, я зайду так далеко, что создам дополнительное Время, чтобы ты мог жалеть подольше. Или… нет, я превращу в черепаху тебя. Посмотрим, как это тебе понравится, а? Свист ветра вокруг панциря и все увеличивающаяся земля. Вот это будет интересно.
– Звучит ужасно, – сказала женщина, поймав свирепый орлиный взор. – Хотела бы я знать, что приходит в голову бедному маленькому созданию, когда его бросают.
– Его панцирь, мадам, – сказал Великий Бог Ом, пытаясь втиснуться поглубже под бронзовый выступ.
Человек с подносом чувствовал себя отверженным.
– Вот что я вам скажу, – сказал он. – Как насчет двух пакетов засахаренных фиников по цене одного? И это – провались я на этом месте.
Женщина взглянула на поднос.
– Э, да у тебя же все в мухах! – сказала она.
– Изюминки, мадам.
– Почему же они только что взлетели? – допытывалась она.
Человек посмотрел вниз. Потом снова поднял глаза и взглянул ей в лицо.
– Чудо! – сказал он театрально размахивая руками. – Наступает время чудес!
Орел тяжело поднялся. Он видел в людях лишь подвижные участки ландшафта, которые во время ягнения среди высоких холмов могли быть связаны с летящими камнями, когда он зависал над новорожденным ягненком, но во всех остальных случаях они были не более важной частью общего расклада, чем кусты и скалы. Но он еще никогда не был в непосредственной близости к такому их количеству. Его бешенный взор неуверенно блуждал туда-сюда.
В это время над Местом запели рога. Орел дико заозирался, его крошечный хищный разум пытался справится с этим внезапным переполнением. Он поднялся в воздух. Верующие подались в стороны, когда он скользнул над самыми плитами пола и затем величественно взмыл на фоне башен Главного Святилища и раскаленного неба. Внизу врата Главного Святилища, каждая створка которых была изготовлена из 40 тонн золоченой бронзы, открывавшиеся от дыхания (как было провозвещено) лично Великого Бога, двинулись, отворяясь, тяжко и – что составляло таинство – бесшумно.

* * *
Огромные сандалии Бруты шлепали и шлепали по плитам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92