– Ага… – сказал Ом. – Это безусловно философы.
– Но они дерутся.
– Да, свободный и полноценный обмен мнениями.
Теперь, когда Брута смог лучше рассмотреть имеющуюся картину, он увидел, что между мужчинами имелась пара различий. У одного была покороче борода, он был очень красен и обвиняюще размахивал пальцем.
– Он дьявольски хорошо обвинил меня в клевете! – кричал он.
– Нет! – кричал другой.
– Да! Да! Повтори, что ты говорил!
– Смотри, я всего лишь предложил, чтобы продемонстрировать природу парадокса, да, что если Ксено Эфебец скажет: «Все эфебцы лжецы»…
– Видите? Видите? Он опять!
– …нет, нет, слушайте, слушайте… потом, ибо Ксено сам Эфебец, это означает, что он сам лжец и потому… Ксено сделал очевидную попытку вырваться, волоча четырех отчаявшихся коллег-философов по полу.
– Да я тебя, коллега… Брута сказал:
– Извините, пожалуйста?
Философы заныли. Потом повернулись взглянуть на Бруту. Они стали на порядок спокойнее. Раздался хор смущенных покашливаний.
– Вы все – философы? – спросил Брута.
Тот, кого звали Ксено, выступил вперед, приводя в порядок вид своей тоги.
– Верно, – сказал он. – Мы философы. Мы думаем, следовательно мы есмь.
– Мы есть, – автоматически сказал неудачливый конструктор парадоксов.
Ксено развернулся.
– Ну ты Ибид меня достал… – проревел он. Потом снова повернулся к Бруте.
– Мы есть, а следовательно мы есмь, – сообщил он доверительно. – Вот оно как.
Несколько философов с интересом взглянули друг на друга.
– Это действительно весьма интересно, – сказал один. – Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты об этом?
– Заткнись, – сказал Ксено не оглядываясь.
– Вы дрались? – сказал Брута.
Присутствующие философы напустили на себя разнообразные выражения шока и ужаса.
– Дрались? Мы? Мы философы! – сказал шокированный Ибид.
– Верно, моя мысль, – сказал Ксено.
– Но вы…? – начал Брута.
Ксено махнул рукой.
– Уколы и выпады дебатов, – сказал он.
– Сложи тезис и антитезис – получишь гистерезис, – сказал Ибид. – Это – непреложное мерило вселенной. Молот интеллекта над наковальней фундаментальной истины…
– Заткнись, – сказал Ксено. – И чем мы можем вам служить, молодой человек?
– Спроси о богах, – подзуживал Ом.
– Ух, я хочу разузнать о богах, – сказал Брута.
Философы переглянулись.
– Боги? – сказал Ксено. – Мы не якшаемся с богами. Хах. Боги – это реликт устаревшей системы верований.
С ясного вечернего неба раздался раскат грома.
– За исключением Слепого Ио, Громовержца, – продолжал Ксено, не меняя тона.
Молния прорезала небо.
– И Кубала, Бога Огня, – сказал Ксено.
Порыв ветра ударил в окна.
– И с Флатулом, Богом Ветров, тоже все в порядке, – сказал Ксено.
В воздухе материализовался лук и поразил стол у руки Ксено.
– Фидик, Посланник Богов, один из величайших, – сказал Ксено.
У дверей появилась птица. По крайней мере, это отдаленно напоминало птицу. Она была около фута высотой, черно-белая, с изогнутым клювом и таким выражением, будто с ней уже случилось все то, чего она в жизни боялась.
– Что это? – сказал Брута.
– Пингвин, – сказал голос Ома внутри его головы.
– Патина, Богиня Мудрости? Одна из лучших, – сказал Ксено.
Пингвин закаркал на него и вперевалку ушел в темноту. Философы выглядели ошарашенными. Потом Ибид сказал:
– Фургов, Бог Лавин? Где снеговая линия?
– В двух сотнях миль отсюда, – сказал кто-то.
Они подождали. Ничего не случилось.
– Реликт устаревшей системы верований, – сказал Ксено.
Стена леденящей белой смерти нигде в Эфебе не объявилась.
– Лишь бездумная персонификация сил природы, – сказал один из философов, громче.
Казалось, все почувствовали себя лучше.
– Примитивное обожествление природы.
– Не стоит жертвовать ему даже двухпенсовика.
– Простая рационализация необъяснимого.
– Ха! Очевидная фикция, чучело для устрашения слабых и тупых!
Внутри Бруты подымались слова. Он не мог сдержаться.
– Здесь всегда так холодно? – сказал он. – По пути сюда было не так зябко.
Все философы отодвинулись от Ксено.
– Однако, если что и можно сказать о Фургале, – сказал Ксено, – так то, что он очень понятливый бог. Любит шутки, как тот… парень.
Он быстро взглянул в обоих направлениях. Через некоторое время философы расслабились, и, казалось, полностью забыли о Бруте. Лишь теперь у него появилось время осмотреться в комнате. Никогда прежде в своей жизни он не видел таверн, а эта была типичной. Бар тянулся вдоль одной из стен комнаты. Позади были типичные украшения эфебских баров: кучи винных кувшинов, полки амфор, веселые картинки весталок с пакетов соленых орешков и вяленой козлятины, пришпиленные в надежде, что в мире действительно существуют люди, готовые охапками скупать все новые и новые пакеты орешков, которых они не хотят, ради того, чтобы взглянуть на картонные груди.
– Что это такое? – спросил Брута.
– Откуда мне знать? – сказал Ом. – Вытащи меня отсюда, чтобы я смог увидеть.
Брута развязал коробку и вынул черепаху. Единственный слезящийся глаз осмотрелся вокруг.
– А… Типичная таверна, – сказал Ом. – Отлично. Добудь мне блюдечко, чего они там пьют.
– Таверна? Место, где пьют алкоголь?
– Да, очень надеюсь, что именно так.
– Но… Но… Семикнижие не менее 17 раз весьма настойчиво повелевает нам бежать…
– Убей, не представляю, почему, – сказал Ом. – Видишь того типа, чистящего кружки? Ты скажешь ему: «Дай мне…»
– Но оно затмевает разум человека, говорит Пророк Оссорий. И…
– Повторяю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92