– Ты их не видел, – сказал Ворбис. – Они не едут с нами. Ты забудешь о них.
– Да, господин, – от него опять потребовали невозможного.
Через несколько минут далекое облако свернуло с дороги и начало медленный подъем по склону, ведущему на пустынное плоскогорье. Брута, исподтишка наблюдавший за ним, поднял глаза к песчаным горам. Над ними кружила какая-то точка. Он засунул руку в рот. Ворбис услышал сдавленный вздох.
– Что встревожило тебя, Брута? – спросил он.
– Я вспомнил о Боге, – сказал Брута без раздумья.
– Мы должны всегда помнить о Боге, – сказал Ворбис, – и верить, что он с нами на нашем пути.
– Он с нами, – сказал Брута и абсолютная уверенность в его голосе заставила Ворбиса улыбнуться. Он весь напрягся, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но его не было. На одно ужасное мгновение Брута засомневался, уж не вывалилась ли черепаха из коробки, но ее вес успокаивающе оттягивал плечо.
– И в нас должна жить уверенность, что Он будет с нами в Эфебе, среди неверных, – сказал Ворбис.
– Я уверен, что будет, – сказал Брута.
– И готовность к приходу пророка, – сказал Ворбис.
Облако достигло вершины дюн и растворилось в молчаливой пустоте пустыни. Брута пытался выбросить это из головы, что походило на попытку вылить ведро под водой. Никто не мог выжить на пустынном плоскогорье. Это были не только дюны и жара. В ее пылающем сердце, куда не осмеливались заходить даже сумасшедшие племена, жили ужасы. Океан без воды, голоса без ртов… Как будто и без того в ближайшем будущем не таилось немало опасностей… Он видел море прежде, хотя в Омнии это и не поощрялось. Скорее всего потому, что пустыню куда сложнее пересечь. Считалось, что она удерживает людей от лишних брожений. Но иногда преграда пустыни становилась проблемой, и тогда приходилось иметь дело с морем.
Дурносон представлял собой всего-навсего каменный мол да несколько развалюх вокруг, у одной из них стоял трирема под святым флагом. Когда Церковь путешествовала, путешественниками, как правило, оказывались очень важные персоны, так что когда Церковь путешествовала, обычно это делалось с шиком. Делегация приостановилась на холме и взглянула вниз.
– Мягкотелые и испорченные, – сказал Ворбис. – Вот какими мы стали, Брута.
– Да, господин Ворбис.
– И открытые пагубным влияниям. Море, Брута. Оно омывает порочные берега и служит истоком опасным идеям. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина – в центре. Когда путешествуешь, туда просачивается заблуждение.
– Да, господин Ворбис.
Ворбис вздохнул.
– Во дни Оссорий мы плавали в одиночку в кораблях из шкур и плыли туда, куда влекли нас Божьи ветры. Так должны странствовать святые.
Легкая тень неподчинения внутри Бруты заявила, что уж она-то лучше позволит себе стать чуточку испорченней ради путешествия с хотя бы парой досок, отделяющих ноги от волн.
– Я слышал, что Оссорий однажды плавал к острову Эребос на мельничном жернове, – осмелился он продолжить беседу.
– Нет ничего невозможного для сильного верой, – сказал Ворбис.
– Попробуй зажечь спичку об холодец, приятель. – Брута замер. Совершенно невероятно, что Ворбис умудрился не услышать этот голос. Глас Черепахи разносился над землей. – Кто этот болван?
– Вперед, – сказал Ворбис. – Я вижу, нашему другу Бруте не терпится ступить на борт.
Конь зарысил вперед.
– Где мы? Кто это? Здесь жарко, как в преисподне, и, поверь, я знаю, о чем говорю.
– Я не могу сейчас разговаривать, – прошипел Брута.
– Эти отбросы воняют, как болото! Да будет салат! Да будет ломтик дыни!
Мало-помалу лошади достигли края пристани и по одной были заведены по сходням. Коробка в это время запрыгала. Брута виновато огляделся, но никто не обращал внимания. Несмотря на размеры, на Бруту легко было не обращать внимания. Все находили лучшее применение своему времени, чем смотреть на кого-то вроде Бруты. Даже Ворбис отключился и разговаривал с капитаном.
Он нашел место возле острого конца корабля, где одна из торчащих палок с парусами создавала некоторое уединение. Затем, с некоторым страхом, он открыл коробку. Черепаха заговорила из глубин панциря.
– Есть орлы вокруг?
Брута пристально оглядел небо.
– Нету.
Голова высунулась наружу.
– Ты… – начала она.
– Я не мог говорить, – сказал Брута. – Рядом все время были люди! А ты не можешь… читать слова в моей голове? Читать мои мысли?
– Мысли смертных не таковы, – оборвал его Ом. – По-твоему, это как наблюдать слова, выстраивающиеся в линеечку по небу? Как же! Это как пытаться осмыслить пучок сорняков. Намерения – да. Эмоции – да. Но не мысли. Большую часть времени ты сам не знаешь, что ты думаешь. А почему я должен?
– Потому, что ты – Бог, – сказал Брута. – Аввей, глава 54, стих 17: «Все мысли смертных ему ведомы, и нет для него тайн».
– Это не тот, с плохими зубами?
Брута повесил голову.
– Слушай, – сказала черепаха. – Я – это Я, и Я не могу ничем помочь, если люди думают иначе.
– Но ты же знал о моих мыслях… в огороде… – пробормотал Брута.
Черепаха колебалась.
– Это – другое, – сказала она. – Это не… мысли. Это вина.
– Я верю, что Великий Бог есть Ом, и Он есть Справедливость, – сказал Брута. – И я буду верить в это, что бы ты не говорил и чем бы ты не был.
– Приятно слышать, – с чувством произнесла черепаха. – Так и думай. Где мы?
– На корабле. В море. Неспокойном.
– Ехать в Эфеб на корабле? А что сталось с пустыней?
– Никто не может пересечь пустыню. Никто не может жить в сердце пустыни.
– Я жил.
– Тут всего пара дней плавания, – желудок Бруты дал крен, несмотря на то, что корабль едва отошел от причала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92