Спб., 1991. Т. 1. С. 51.
327
"авангард", воплощающий великую письменную традицию (теорию про- |
гресса), присваивает право на насилие над "почвой" во имя "светлого 1
будущего". ?|
Здесь имеет место повторение ситуации, описанной выше, возни- 1
кающей в связи с большевистским авангардом. Большевики обосновы- I
вали свое право на узурпацию власти и нарушение воли электората 1
(выраженной на выборах в Учредительное собрание) тем, что они лучше 1
знают интересы народа, чем сам народ. Народная жизнь третировалась
как мелкобуржуазная стихия, порождающая исторически отжившие
капиталистические отношения. Прогресс олицетворялся социализмом,
враждебным стихии, и потому партия, внедряющая передовое социали-
стическое сознание, получала право не внимать воле массового избира-
теля, а перевоспитывать его. Сегодня демократический авангард трети-
рует "почву" на тех же основаниях, на каких ее третировал большеви-
стский авангард. Только "прогрессивное" и "реакционное" поменялись jj
местами. Прогресс уже олицетворяется капитализмом, а "стихия" на- 1
родной жизни, напротив, понимается как социалистически ориентире- 1
ванная стихия, отражающая традиции общинного коллективизма и госу- 1
дарственного патернализма. Электорат, который подозревается в готов- Ц
ности сделать "неправильный" выбор в очередной "судьбоносный пери- |
од" российской истории, заранее очерняют как скопище "красно- |
коричневых". _ |
Сегодня мы поражаемся тому, как быстро произошла денационали- |
зация властвующей элиты, больше соизмеряющей свое поведение и I
систему принятия решений с ожиданиями Запада, чем с народной во- 1
лей. Необходимо понять, что наряду со случайностями истории и осо- |
бенностями воспитания на такое поведение элиты, несомненно, влияет |
логика взаимоотношений письменной и устной народной традиций в |
РОССИИ. Принципиальное отличие от Запада здесь состоит в том, что 1
там великая письменная традиция выступает как собственная: между |
универсалиями прогресса и особенностями "почвы" нет непримиримого |
противоречия, тогда как у нас письменная традиция чаще всего оказы- |
вается заимствованной извне, у "передового Запада". Поэтому россий- 1
ские прогрессисты попадают в пограничную ситуацию выбора между 1
национальной идентичностью и идентичностью цивилизационной, изме- j
ряемой верностью очередному "передовому учению". I
Национальная идентичность нередко угрожает российскому интел- |
лектуалу отлучением от "хорошего общества" не только на уровне |
носителей очередной "передовой идеологии". Если не только "передовая |
идеология", но и новейшие технологии, а также социокультурные нор- I
мы идут с Запада, то верность "почве" может сопровождаться обвине- '
ниями в провинциализме и непрофессионализме, в отсталости и неве-
жестве. "Почвенник" в этих условиях сталкивается с презумпцией
328 ;
недоверия - только чрезвычайные усилия и феноменальные дарования
могут здесь помочь, да и то в редких случаях. "Западник", напротив,
пользуется презумпцией доверия у мировой прогрессистской диаспоры -
социокультурная гегемония ему обеспечена даже в периоды, когда по-
литический режим этому не благоприятствует. Здесь кстати отметить
парадокс российской политической истории: режимы подвергаются
кризису и в конечном счете краху в тот самый момент, когда происхо-
дит их видимая натурализация в национальной "почве" и традиции.
Выше уже говорилось о значении твердой государственной власти
для стягивания воедино "разбегающегося" пространства. Социокультур-
ная "странность" России состоит в том, что даже чрезвычайная свире-
пость власти находит "понимание" и оправдание, если эта власть олице-
творяет великий письменный "текст". И, напротив, власть попадает в
положение презираемой и осмеянной как раз тогда, когда ее покидает
мессианская самоуверенность, сменяемая "народнической!' позицией.
Петр удостоился титула великого преобразователя, хотя по "критериям
повседневности", относящимся к простому человеческому счастью и
благополучию, потери от его реформ явно превышали приобретения.
Николай II хотел быть просто "народным царем", больше, следующим
немудреной местной традиции, чем возвышающимся над нею в мессиан-
ской позе. И, однако, он в конечном счете удостоился одного презре-
ния, даже со стороны низов. Низы, оказывается, чаще предпочитают
быть поучаемыми и просвещаемыми, чем удостаиваемыми этнографиче-
ского любования...
Таким образом, между народом и Просвещением устанавливаются
неоднозначные отношения, вопреки распространенным предубеждениям
относительно "косной массы". Массы тянутся к Просвещению: они
даже с излишней торопливостью отказываются от "малой" традиции в
пользу большой, письменной. Но здесь их подстерегают две опасности.
Первая связана с полупросвещением - тем промежуточным состоянием,
когда нормы прежней культуры уже не действуют, а новая социализа-
ция по-настоящему еще не состоялась. Маргиналы Просвещения оказа-
лись тем горючим материалом, которым подпитывалось мрачное зарево
тоталитарных революций XX в. Вторая опасность - доктринерство ра-
дикалов, готовых разрушить всю прежнюю культуру, налаженный быт и
традицию во имя "нового порядка". Их восторг перед научным знанием,
готовность "перестроить" жизнь - подчинить ее бесконечное многообра-
зие единому "рациональному" стандарту - стал источником самых чу-
довищных социальных экспериментов. Как писал Достоевский,
"полунаука - самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и
войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186