откуда в них эта святость и ратная доблесть?
Какое это было бы блаженство: закрыть глаза и впрямь ничего не видеть, заткнуть уши и впрямь ничего не слышать, а уехав куда-нибудь подальше от своего обычного окружения, и впрямь отрешиться от действительности!
— Я давно не сиживал за шахматами, — едва сдерживая ярость, сказал царь. — А ты, похоже, играл каждый день. Готовился к нашей встрече. Согласись, мы в неравных условиях.
— Не расстраивайся, царь, — в замешательстве ответил Ефрем. — В шахматах не бывает по-иному. То победит один, то другой.
— Так ли, не так ли — поздравляю, — с обидой сказал царь. — Победа за тобой. Я в проигрыше. Что мне еще сказать? Объявить об этом во всеуслышание?
Начали в третий раз. Царь играл с такой сосредоточенностью и напряжением, словно за шахматной этой доской решался роковой для него и страны вопрос. Подолгу обдумывал каждый ход, нервничал, то и дело потирал кулаком лоб и опять, как и всегда в своей жизни, отыскивал верный путь. Он видел перед собой поле битвы, конников и пеших
ратников, знаменосцев и щитоносцев, лучников и пращников; воины размещались на правом крыле, на левом крыле и посредине, в войске были передовые части, тылы и запасные полки. И царь окунулся в свою стихию: он руководил сражением, трубачи дули в медные трубы, знаменосцы развевали укрепленные на древках стяги, воеводы, тысяцкие, сотники и десятники отдавали приказы. В лучах солнца, ослепляя бойцов, поблескивали мечи, поле содрогалось от грохота и топота множества ног и копыт, ржание коней мешалось со стонами раненых и воодушевленными возгласами. И если надо было отступить, щитоносцы выстраивали заслон, с четырех сторон, подобно крепостным стенам, прикрывая отошедшие назад отряды. И уверенный в своих силах царь делал новый ход. А когда ответный выпад Ефрема оказывался точным и чувствительным, царь неистовствовал, пытался одним ударом сокрушить и разгромить соперника и поражался, что его подъема, упорства и неуемного желания все-таки недостаточно для победы. Снова вступал в схватку, сшибался с врагом, и снова скрещивались мечи, сыпались искры.
А Ефрема клонило ко сну, долгая дорога и многочасовое напряжение вконец его измотали. Глаза у него слипались, он кое-как крепился и с превеликим усилием брал себя в руки. Смотрел на шахматную доску и видел свой дом, жену, которая машет ему вослед, двух сыновей и двух дочек — они стоят под тополем, гордые жребием своего семейства и выпавшим отцу счастьем. Видел свой сад, где был еще непочатый край работы: яблони подмерзли и нуждаются в уходе, каменная ограда местами развалилась, надо бы ее переложить, младший мальчик плохо ест и слушается только отца, излишек фруктов следует продать, а на вырученные деньги купить пшеницы, постного масла и одежды.
Но, донельзя изможденный, Ефрем все же сразу решил играть честно и не поддаваться, хотя и понимал, что царь мечтает о победе. Ну и пусть себе мечтает. Ефрем не из тех, кто кривит душой, он ради собственного сына и то не пойдет на такое. Он готов отдать за царя жизнь. Однако у каждого человека есть граница, переступать которую никому не дозволено. В данном случае это его гордость, и посягать на нее нельзя. И оттого, что царь жаждал выиграть и, пожалуй, закрыл бы глаза на обман, Ефрем решил во что бы то ни стало нанести ему поражение. В качестве наказания. Как переступившему границу другу.
— Ефрем? — внезапно, словно сделав открытие, сказал царь.— Однако же ты устал. И даже очень устал. А я и не заметил... Представляешь? Прости мне невнимательность. Прости, ради бога. — Глаза царя наполнились любовью и нежностью, потом, что-то сообразив, он засуетился. — Вдобавок ко всему я забыл спросить, не голоден ли ты. Разве так я должен тебя принять? После такой-то разлуки...
— Спасибо, царь. Я сыт, мне ничего не надо.
— Нет, нет, я знаю, ты чувствуешь себя здесь не в своей тарелке. — Он смешал фигуры на шахматной доске. — Это я виноват, я...
— Но я и вправду сыт, царь, — не чинясь сказал Ефрем.
— Сыт, сыт, — мягко попрекнул его царь. — Мы просидели столько времени, а ты не вымолвил ни единого искреннего слова.
Быстро подошел к дверям, открыл их и крикнул в темноту коридора:
— Ужин на двоих!
Вернувшись, озабоченно застыл над головой у Ефрема, прикидывая, чем бы еще выказать отношение к другу.
— Ну-ка встань, Ефрем! Вставай, вставай! Ступай умойся. Вода тебя освежит.
— Не стоит, царь... Спасибо...—Внимание царя сковало Ефрема. — Не думай обо мне.
— Встань, сказано, — насупился царь.
Что было Ефрему делать? Подчинился, встал. Царь полил ему из кувшина. Ефрем ополоснул лицо. Царь подал ему полотенце.
Вошел с большим подносом слуга. Царь шагнул навстречу, взял поднос и кивком велел удалиться. Собственноручно накрыл на стол, расставил посуду, разложил по тарелкам холодные закуски, наполнил кубки вином и подозвал гостя.
— Садись, Ефрем. Садись, не смущайся. Мой повар слывет чудодеем, но я-то знаю, твоя жена готовит вкуснее. Как-нибудь пригласишь, ладно?
Царь ни к чему не прикоснулся. Облокотившись о стол и подперев ладонью подбородок, он сосредоточенно и с какой-то печалью наблюдал за Ефремом. Словно ветхий беззубый старец, которому отрадно смотреть, как молодежь за милую душу уничтожает яства. Но его постигло разочарование: отведав немного, Ефрем отодвинул тарелку.
— Ешь, Ефрем, ешь. Если тебе не нравится, я выгоню повара. Он столько для меня стряпал, что я уже не отличаю хорошего от плохого. Плут, видно, пользуется этим.
— Все очень вкусно, царь. Но я сыт.
— Опять заладил? Я хочу быть гостеприимным хозяином, а ты лишаешь меня этого удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148