— С нами со всеми будешь состязаться, царь? — спросил престарелый Кенан Аматуни. — И кто победит тебя, тому, значит, не слать людей в Аршакаван?
— Это еще кто? — изобразил изумление царь.— Знать не знаю. Кто ты? Откуда взялся? Даже имени не помню. И не смей мне напоминать! В голове у меня нет для тебя места, понял?
— А у меня вот в голове...
— Ну что, что там у тебя в голове?
— Для строительства города нужны наемники, царь.
— Не война же... Зачем нам объединять свои силы? — после долгих колебаний вмешался в разговор и князь Вардза Апауни. Болезненно честолюбивый, он просто не мог остаться в стороне от чего бы то ни было.
— А ну-ка встань! Встань! Подойди сюда.
Вардза Апауни повиновался, подошел к царю, мысленно себя ругая, что не удержал язык за зубами, по своей же глупости угодил в беду.
— На колени перед царем! — При этих словах волна возмущения прокатилась по трапезной, и царь изумился, с недоумением пожал плечами и, обращаясь ко всем, произнес с улыбкой:— Я говорю — на колени перед царем...— Вардза Апауни, покраснев до ушей, опустился на колени. Ничего, это они сейчас так возмущаются. Пройдет денек, другой, и все будет позабыто. Одно лишь запомнится — что князь стоял на коленях. — Целуй на мне одежду, — напряженно проговорил он, и, когда князь Апауни припал губами к его платью, напряжение, все возраставшее в нем, дошло до предела, и он истерически закричал: — Подол целуй! Ниже! Еще ниже! — А когда было исполнено и это требование, царь разозлился еще сильнее, потому что возникло препятствие и оборвало его разгон. — Вот и все, что ты есть, владетель Апаунийский. И еще хочешь учить меня уму-разуму? Думаешь, у царя твоего нет силы?
Ни слова больше не говоря, он поднялся с места и быстрыми шагами направился к выходу. Телохранители подскочили было последовать за ним, но он рукою отстранил их и вышел из трапезной.
В саду он распрямился, сделал глубокий вдох, посмотрел в сгустившуюся темноту и двинулся вперед, словно торопясь куда-то. Свернув с дорожки, посыпанной гравием, угодил ногою в грязь, поскользнулся и чуть не упал. Острые сучья оцарапали ему лицо, в руки и ноги вцепились колючки. Он обозлился и зашагал еще решительнее и быстрее. Потом вдруг остановился, тяжело дыша, и замер на месте, словно почуял что-то, словно прояснилось внезапно, зачем его сюда потянуло, что привело в эту тьму. От пробегающего ветерка шелестели листья, что-то говорили ему, нашептывали. Он весь обратился в слух, в надежде уловить что-либо внятное в шелестящем, шепчущем говоре листьев, получить ответ на терзающие его вопросы. В трудные, безвыходные минуты вот так же вели себя, на это же уповали, уединившись в дворцовом саду Армавира, его не очень-то отдаленные предки-язычники, и сейчас впервые в жизни он, зрелый уже мужчина, почувствовал, как силен в нем голос крови, как крепко он связан с предками, и мысленно взмолился ко всем своим дедам и прадедам о том, чтоб помогли ему, разгадали, растолковали невнятный шелест и шепот листьев. И они выступили из мрака, но только молча, беззвучно, все на одно лицо, все одного и того же роста, одних и тех же лет и одетые одинаково. Слезы подступили к горлу, и он едва с ними справился и вынужден был признать, что забыл, запамятовал уроки отцов, что их язык ему уже непонятен, их молитвы чужие ему. И тут он обнаружил вдруг, что, покружив в темноте, снова оказался... перед трапезной. Ну что ж, улыбнулся он сам себе, значит, великодушные боги язычников еще раз пожалели его, еще раз простили и снова вывели своего блудного сына к трапезной, чтоб он вернулся и довел задуманное до конца.
— Если каждый станет рассуждать так, в этой стране ничего больше не родится и не построится, — раздался в трапезной голос Тирита.
— Тебе легко так говорить, князь царского рода, — ответил ему с усмешкой Ваан Мамиконян. — У тебя нет ни своей земли, ни людей. Тебе легко заботиться об общем благе страны.
Спор ожесточился, перешел в остервенелую перебранку. Все повскакали с мест, накинулись друг на друга. Припомнили, чьи владения ближе к Аршакавану, а чьи от него подальше. У кого больше людей, у кого меньше. Кто хорош, кто плох. Кто хитер, кто честен. Кто сроду был и остался бес-
честным. Чей отец какую совершил подлость. Кто законный сын, кто незаконный. Кто у кого отнял землю сто лет назад. Чей род стариннее и богаче. Кто чистокровный армянин, а кто нет. И пошло, и пошло. Слово за слово выплеснулось, полилась вся история армян от начала ее начал, от прародителя Айка до князя Вачака.
Царь, незаметно вошедший в трапезную, стоял в уголке, весь как-то сжавшись, поникнув, и широко открытыми от боли глазами наблюдал это воистину печальное зрелище — постыдную, дикую свару своих нахараров. Потом он медленно прошел во главу стола и подождал, пока заметят его и, может быть, замолчат. Заметили, смолкли. И тогда он заговорил, вкладывая в каждое произнесенное слово, в малейшее свое движение, в глаза и голос всю ту любовь, какая только была в нем, всю свою боль и искренность, всю веру и убежденность:
— Если я буду слаб, будете слабы и вы. Мною, царем, этим престолом определяется ваша сила. Неужели вам это неясно? Неужели не понимаете? — Он замолчал, словно от обиды, что на такую простую истину ему пришлось сейчас потратить столько чувства, столько волнения. — Если я буду слаб, вы съедите друг друга...
— Уж хоть бы на меня обрушился гнев твой, царь, — широко улыбнулся Меружан Арцруни, показав свои белые ровные зубы. — Я люблю оказываться в центре внимания.
— Прошу прощения, князья... Я вел себя недостойно. Смиреннейше прошу у вас прощения. В особенности у тебя, владетель Апаунийский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148