"Кстати, о шаманах,-- подумал Чэн,-- вон, кажется, и они... Двенадцать -- нет,
тринадцать человек в до боли знакомых халатах с побрякушками и со
взглядом, который невозможно спутать ни с чьим другим... смирные
лошаденки, спокойная осанка -- и ни одного Дикого Лезвия!"
Да. Это были служители Ур-калахая Безликого.
Но вспыхнувшая было во мне надежда, что шаманам удастся предотвратить
кровопролитие, быстро угасла. Потому что трое шаманов остались у водоема,
а остальные равнодушно погнали лошадей вверх по склону. К тургаудам они
даже не стали приближаться, а сразу повернули левее и правее -- и
растворились в гуще людей.
Что-то должно было произойти -- сейчас или никогда.
И гурхан решил -- сейчас.
Передний край тургаудского строя начал быстро выравниваться -- куда
быстрее, чем в прошлые разы -- и я понял, что время вышло.
Совсем.
Сейчас конная лавина, визжа и размахивая Дикими Лезвиями, ринется вниз, и
все возможные доводы и миролюбивые размышления исчезнут в звоне, грохоте
и потоках крови.
Никакие шаманы не смогут остановить озверевших бойцов.
Не смогут.
Не успеют.
Или -- не захотят.
Перевернутые повозки остались у нас за спиной -- святые воды не будут
осквернены -- но вокруг них трупов и сломанных клинков будет более чем
достаточно.
И Я-Чэн шагнул вперед.
Мы шли между расступающимися воинами и Дикими Лезвиями, как меч идет
свозь расступающуюся под его напором плоть; мы шли молча, приближаясь к
северным холмам, не торопясь, и было слышно, как под ногами Чэна
похрустывает песок и сухая трава.
Когда мы отошли от линии защитников священного водоема на полтора
копейных броска -- Чэн остановился.
Молча.
И это был вызов.
Стало еще тише -- что всего миг назад казалось невозможным. Тишина
сыпалась, как песок, тишина налипала на замерших людей, тишина висла на
Диких Лезвиях, тишина давила, сгущалась...
А потом перед строем тургаудов возникла одинокая серая фигура и начала
спускаться вниз.
* * *
3
...Они медленно спускались по склону холма, приближаясь к нам -- Джамуха
Восьмирукий, изгой-батинит, и Чинкуэда, Змея Шэн, висевшая у него на поясе;
асассин и Тусклая. Глядя на них, я подумал, что не Шулма первой пришла в
Кабир -- нет, это Кабир явился в Шулму, и потом -- снова, и вот Кабир идет
навстречу Кабиру, а Шулма взирает на это, затаив дыхание.
Ближе... еще ближе...
Не было ни страха, ни волнения; не было ничего, словно Мне-Чэну предстояла
обычная Беседа, каких было множество, и будет множество; ближе, еще ближе,
еще...
Все.
Остановились.
В двух выпадах от Чэна-Меня.
Короткая Чинкуэда, неестественно широкая у гарды и резко сужающаяся к
острию, чья рукоять была оплетена вытертыми шнурами, а деревянные ножны
украшали простые серебряные бляхи; и Джамуха Восьмирукий, невысокий,
узкоплечий, в кожаном доспехе с массивными оплечьями и в странном шлеме с
гребнем и защитными боковыми пластинами, закрывавшими почти все лицо.
Я даже глаз его не видел -- под налобник шлема была заправлена серая вуаль-
сетка.
И когда они заговорили -- их первые слова поразили Меня-Чэна резче и
неожиданней внезапного удара.
-- Я знаю, что ты сильнее,-- одновременно сказали Джамуха Восьмирукий и
Чинкуэда, Змея Шэн.
Я-Чэн молчал.
Что можно было ответить на это?
Ответить -- ничего. А подумать -- многое. Но Я-Чэн не думал об этом многом,
потому что цена за него еще была не уплачена. Жаль только, что Джамуха и
Чинкуэда не знают, кто они на самом деле, не слышат друг друга, не понимают
до конца -- и, возможно, так и не поймут...
-- Мне жаль вас,-- ответил Я-Чэн, изо всех сил не желая произносить этих слов,
и не сумев поступить иначе.
Зря.
Они не были созданы для жалости; тем более -- для нашей.
-- Ты из рода Дан Гьенов,-- сказала Чинкуэда.-- Значит, ты родич Скользящего
Перста? Или ты предпочитаешь, чтобы я звала тебя Пресветлым Мечом?
-- Такие мечи, как у тебя, в Мэйлане предпочитают носить Анкоры,-- сказал
Джамуха Восьмирукий.-- Ты из Анкоров Вэйских или из Анкор-Кунов? Если,
конечно, ты не собираешься убеждать меня, что ты -- Асмохат-та...
Голос Джамухи звучал глухо и невыразительно из-за сдвинутых пластин
шлема, и таким же невыразительно-глухим был голос Чинкуэды, Змеи Шэн; и
Я-Чэн сперва слушал эти голоса, остро ощущая свою цельность перед лицом
раздвоенности, разобщенности тех, кому на роду было написано быть вместе, и
в то же время отдельно... ах, какими одинокими чувствовали они себя в Шулме,
что даже со Мной-Чэном говорили чуть ли не с радостью, изголодавшись по
общению с равными!.. Пора было отвечать, а Я-Чэн молчал и думал, что в
осанке Джамухи и в его манере держаться есть что-то неуловимо знакомое -- а
память услужливо подбрасывала нам сцену из будущего, уже виденную Мной-
Чэном, когда Джамуха стоял перед нами, и вот он снова стоит, будущее стало
настоящим, и прошлым... и, наверное, пора было что-то отвечать.
-- Я -- Чэн Анкор из Анкоров Вэйских и прямой Дан Гьен по прозвищу
Мэйланьский Единорог,-- произнес Я-Чэн и добавил: -- Родич Фаня Анкор-
Куна и Скользящего Перста, старейшин-клятвопреступников.
-- Это хорошо,-- удовлетворенно отозвались Джамуха и Чинкуэда.
-- Почему это хорошо?
-- Так мне будет легче убить тебя.
Об Обломке речь не шла -- словно его и вовсе не было.
-- Мы можем договориться? -- спросил Я-Чэн.
-- Нет,-- ответили они.
И Джамуха, повернувшись к своим тургаудам, подал им знак рукой.
...С холма спускался Куш-тэнгри. Глаза его были закрыты плотной темной
повязкой, и Неправильный Шаман шел осторожно, рассчитывая каждый шаг --
и все равно часто оступаясь. Руки его не были связаны, но он и не пытался
снять повязку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169