Естественная позиция человека заключается в его
стихийной социальности, и его идеал состоит как раз не в
том, чтобы принуждать себя соблюдать нормы общественной
жизни, борясь с преступными импульсами.
Любой понимает, что лучше и здоровее вовсе не иметь
импульса к сексуальному насилию, который надо было бы сдер-
живать с помощью морального торможения. Тем не менее ни-
какое другое положение моей теории не поставило так сильно
под угрозу мою работу и существование, как утверждение о
возможности, естественном существовании и всеобщей осуще-
ствимости саморегулирования. Конечно, выдвинув только ги-
потезу на сей счет, да еще сформулированную в мягких, эле-
гантных словах и псевдонаучных оборотах, я стяжал бы лишь
славу. Моя врачебная работа требовала постоянного улучшения
техники влияния на людей, а тем самым постановки вопроса,
из которого вытекало стремление идти все дальше вглубь про-
блемы: если свойства гениталъного характера столь естественны
и желательны, то почему упускаются из виду столь глубокие
отношения между социальностью и сексуальной полноценностью?
Почему именно превратное представление господствует надо
всем тем, чем сегодня определяется жизнь? Почему представ-
ление об остром противоречии между природой и культурой, вле-
чением и моралью, телом и духом, Богом и дьяволом, любовью
и трудом стало одной из характернейших черт нашей культуры
и образа жизни ? Почему оно стало незыблемым и незыблемость
эта обеспечивается наказанием, налагаемым за нарушения? По-
чему за развитием моей научной работы наблюдали со столь
большим интересом, а когда сама жизнь начала подтверждать
ее серьезность, стали резко отворачиваться от нее, вступив
на путь клеветы и оскорблений? Поначалу я верил, что всему
виной были злая воля, предательство по отношению к дружбе
или научная трусость. Загадка разрешилась только после многих
лет жестоких разочарований.
Моя реакция на происходившее свидетельствовала тогда
большей частью о дезориентации и обеспокоенности, которые
я и демонстрировал все более многочисленным противникам.
Это поведение основывалось на ошибочном представлении о
том, что люди могут воспринимать без труда, как нечто само
собой разумеющееся, то, что верно в принципе. Если я понял
некие само собой разумеющиеся явления и сумел найти со-
ответствующие формулировки, если они столь блестяще со-
впадали с целями терапевтической работы, то почему же мои
145
коллеги не должны были воспринять их таким же образом?
Такая моя наивность поддерживалась с двух сторон. С одной
стороны, эта поддержка заключалась в позиции тогдашних со-
циалистов по отношению к несоциалистам. Что естественнее
всемирного планового хозяйства? Что проще единства обще-
ственного производства, общественного потребления и обще-
ственной собственности на средства производства? Кто не по-
нимал этого сразу же, был реакционером или предателем. Во-
вторых, моя наивность усугублялась воодушевлением, которое
вызывали у коллег мои взгляды, их большим интересом, их
положительным отношением к моей работе. А ведь я затронул
их простые человеческие идеалы и представления. Очень скоро
мне пришлось узнать, что идеалы - всего лишь дым, а пред-
ставления быстро меняются. Сказываются прежде всего сила
страха за свое существование и привязанности к организации,
срабатывает авторитарная позиция и...? В этом ряду чего-то
не хватало.
То, что одобрялось как идеал, как стремление и представ-
ление, в реальной жизни будило страх, будучи, собственно,
чуждым реальной структуре. Весь официальный мир был враж-
дебен моим взглядам. Механизмы естественного саморегули-
рования покоятся глубоко в организме, скрытые под меха-
низмами принуждения и подверженные их воздействию. Нажива
как содержание жизни и цель противоречит любому естест-
венному ощущению. Мир принуждал людей к такому поведению
и ориентировал на него, воспитывая их определенным образом
и ставя в определенные ситуации. Следовательно, внутри че-
ловеческой личности обнаруживалась пропасть между моралью
и действительностью, требованиями природы и культурными
воззрениями, свойственными общественной идеологии, хотя
здесь она имеет другую форму. Чтобы быть способными к
восприятию реальности этого мира, людям приходилось бо-
роться с самыми истинными и прекрасными, самыми глубокими
побуждениями в себе, стремиться их уничтожить или обнести
толстыми стенами. Роль таких стен будет играть панцирь, в
который окажется заключенным характер.
В результате люди терпели внутренний крах, а зачастую и
неудачу в отношениях с внешним миром, но избегали борьбы
с этой неустроенностью. Слабым отражением самых глубоких и
естественных ощущений жизни, естественной порядочности,
автоматической честности, тихого и полного любовного возбуж-
дения представлялся <образ мыслей>, производивший впечатление
тем большей ложности, чем более плотный душевный панцирь
образовывался вокруг собственного естества. Именно такое впе-
чатление производит на фоне сколь угодно сильного ложного
пафоса хотя бы совсем небольшое проявление реальной жизни.
146
Мое прочное убеждение заключалось в том, что именно из этой
последней искры жизни и черпают силу человеческая лживость
и низость, именно она их и питает. Только так и можно объяснить
то обстоятельство, что, несмотря на реальную мерзость жизни,
столь долго смогла сохраниться идеология человеческой морали
и честности, что массы берут ее под защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131