И даже работшщы-
муравьихи были беспольши, для того чтобы лучше делать свою
работу. Ласточки строили свои гнезда, для того чтобы обо-
гревать детей, и природа вообще устроила то или это так
или иначе, для того чтобы реализовать ту или иную цель.
Следовательно, и в биологии господствовало смешение вита-
листического идеализма и каузального материализма. Я посе-
щал очень интересные лекции Каммерера, на которых он из-
лагал свое учение о наследовании приобретенных свойств.
Он в значительной степени опирался на Штайнаха, который
к тому времени обратил на себя внимание работами о гор-
мональной соединительной ткани генитального аппарата. На
меня произвели большое впечатление эксперименты по влиянию
имплантации на пол и вторичные половые признаки, а также
высказывания Каммерера, ограничивающие сугубо механисти-
ческий подход в теории наследования. Он был убежденным
защитником теории естественной организации жизни из не-
органической материи и существования специфической био-
логической энергии. Эти научные взгляды казались мне сим-
патичными. Они вдохнули жизнь в сухой материал, который
я получил в университете. Против Штайнаха и Каммерера шла
жестокая борьба. Во время визита к Штайнаху я увидел, что
27
ученый устал и измотан. Позже я на себе ощутил, как третируют
тех, кто добивается значительных, но не совпадающих с об-
щепринятыми взглядами научных результатов. А Каммерер
впоследствии покончил с собой.
Биологический принцип <для того чтобы> я встречал снова
в различных учениях о спасении. При чтении труда Гримма
<Будда> меня потрясла внутренняя логика учения об отсутствии
страдания. Это учение отвергало среди прочего и радость как
источник страдания. Учение о странствовании душ показалось
мне смешным, но почему же у него были миллионы при-
верженцев? Дело не могло быть в одном только страхе смерти.
Я читал Рудольфа Штайнера, но среди моих знакомых было
много теософов и антропософов. Все они казались более или
менее странными, но большей частью более искренними, чем
сухие материалисты. Они тоже должны были быть в чем-то
правы.
Во время летнего семестра 1919 г. я выступил в сексоло-
гическом семинаре с рефератом <Понятие либидо от Фореля
до Юнга>. Работа появилась два года спустя в <Цайтшрифт
фюр зексуальвиссеншафт>. Я начал ориентироваться в разли-
чиях взглядов Фореля, Молля, Блоха, Фрейда и Юнга на сек-
суальность. Различия в подходах этих исследователей к проблеме
бросались в глаза. Все, кроме Фрейда, полагали, что сексу-
альность в пубертатном периоде низвергается на человека как
гром с ясного неба. Говорили, что <сексуальность просыпается>.
Никто не осмеливался указать, где она была прежце. Сексу-
альность и способность к продолжению рода считались одним
и тем же. За этим ошибочным представлением скрывалась целая
гора психологических и социологических заблуждений. Молль
говорил о <тумесцснтном> и <детумесцентном>, причем не было
точно известно, в чем они заключались и каковы были их
функции. Сексуальное напряжение и разрядка приписывались
действию различных особых влечений. В тогдашней сексологии
и психиатрической психологии насчитывалось столько же или
почти столько же влечений, сколько и человеческих действий.
Существовали, например, влечение к питанию, влечение к раз-
множению, побуждавшее к продолжению рода, влечение к экс-
гибиционизму, влечение к власти, тщеславие, инстинкт питания,
влечение к материнству, влечение к более высокому уровню
развития человека, стадный инстинкт, разумеется, социальный
инстинкт, эгоистический и альтруистический инстинкты, свои
инстинкты для садизма, мазохизма и трансвестизма. Короче
говоря, с влечениями дело обстояло очень просто и все-таки
ужасно сложно. Во всем этом попросту не разбирались. Хуже
всего было с <моральным влечением>. Сегодня очень немногие
знают, что мораль рассматривалась как филогенетический вид
28
влечения, даже определяемый сверхчеловеческими факторами.
Об этом говорили со всей серьезностью и с большим досто-
инством. Вообще, при такого рода рассуждениях все были в
высшей степени этичны. Половые извращения, как и душевные
заболевания, представлялись чисто дьявольским делом, безнрав-
ственным <вырождением>. Страдавший депрессией или неврас-
тенией имел <отягощенную наследственность> - короче говоря,
был <плохим>. Душевнобольные и преступники считались жи-
выми существами с тяжелыми биологическими наследственными
уродствами, которые были неисправимы и не заслуживали из-
винения. <Генитальный> же человек считался кем-то вроде не-
удачливого преступника, в лучшем случае капризом природы,
а не человеком, который вырвался из псевдокультурной жизни
окружающего мира и сохраняет контакт с природой.
Стоит только почитать сегодня книгу Вулльфена о пре-
ступности или Пильча о психиатрии, работу Крэпелина или
кого-нибудь еще из авторов того времени, как возникает во-
прос, имеешь ли дело с моральной теологией или наукой.
О душевных и сексуальных заболеваниях просто-напросто ни-
чего не знали. Само их существование вызывало нравственное
возмущение, а пробелы в знаниях заполнялись морализатор-
ством, которое, просачиваясь в науку о человеке, производило
самое угнетающее впечатление. Все якобы наследовалось, оп-
ределялось биологией как таковой, и точка. Я приписываю
сегодня именно социальной индифферентности науки тот
факт, что всего лишь через 14 лет после пионерских открытий,
о которых шла речь, германским государством смогли овладеть
приверженцы столь бесперспективного и проникнутого духов-
ной трусостью мировоззрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131