Ежемесячно публиковалось в журнале "Киносценарии".

I. МОСКВА - ПОДОЛЬСК - МОСКВА

В отличие от большинства моих близких друзей - и особенно
подруг - я человек толстокожий, с малочувствительной нервной сис-
темой и бедным воображением. Вежливо слушаю, но скучаю, когда рас-
суждают про летающие тарелочки, снежного человека, Нострадамуса,
бабу Вангу и бывших супругов Глоба. Никаких предчувствий у меня
сроду не бывало, а что касается вещих снов, то я и простых, неве-
щих, не вижу.
Не было у меня предчувствия беды и в день, сильно изменивший
мою биографию - 19 апреля 1944 года.
Мы - т.е., я и моя невеста Нинка - стояли на перроне Курского
вокзала. Стемнело, шел унылый, прямо-таки осенний дождик, и Нинки-
но лицо было мокрым - наверно, от дождя, но мне хотелось думать,
что от слез: она ведь провожала меня в армию, а до конца войны бы-
ло больше года. Вот у нее что-то вроде предчувствия было:
- Я чувствую, ты очень плохо поедешь.
А я ее разубеждал: почему это плохо? Всю войну в эвакуации я
катался без билета, на подножках вагонов, на буферах, а то и на
куче каменного угля - голышом, чтобы не запачкать одежду. А сегод-
ня я ехал добровольцем в часть, и мне в военкомате дали вместе с
направлением билет до Тулы - и представьте, в купейный вагон. За-
мечательно поеду, так я и не ездил никогда!
Но она талдычила своё:
- Нет, я чувствую: плохо поедешь.
Для себя я это истолковывал просто: конечно, ей грустно рас-
ставаться неизвестно на сколько с парнем, влюбленным до слепоты.
Она-то меня совсем не так любила, но относилась хорошо, в этом я
не сомневался - почему же не поплакать на прощанье?

- 2 -

Очень гордый собой и Нинкиными слезами, я обнял ее, поцеловал
и поехал в 38-й учебный запасной полк. Но до Тулы не доехал.
Только я расположился на своем месте и по-хозяйски расстелил
шинель, чтобы поспать по-человечески, как дверь отворилась и в ку-
пе вошли трое: проводник, милиционер и штатский.
- Ваши билеты, пожалуйста.
На билеты трех других пассажиров они глянули мельком, а моим
заинтересовались.
- Тут что-то не так, - сказал штатский. - Что за нитки?
Я объяснил, что нитками сшили все мои проездные документы в
военкомате.
- Нет, это надо проверить. Сейчас будет Подольск, сойдем, вы-
ясним.
Тут я забеспокоился, даже заволновался. Стал втолковывать им,
что вот, первый раз за всю войну еду как человек, в хорошем ваго-
не... Слезем, а как потом добираться до Тулы?
- Да ты не бойся, - утешил меня штатский. - Проверим, и пое-
дешь дальше этим же поездом.
До Подольска было ехать еще с полчаса. Проводник вышел из ку-
пе, а с двумя оставшимися мы коротали время в дружеской беседе.
Услышав, что я был студентом ВГИКа, они проявили естественный ин-
терес к киноискусству: правда ли, что Любовь Орлова - жена режис-
сера Александрова? Да, правда.
Поезд остановился. Мы выскочили из вагона. ("Ребята, давайте
побыстрее! - торопил я. - Хочется поспеть до отправления. Ведь на
буферах ездил, на подножках, а тут..." - "Да поняли мы, поняли.
Успеем"). Бегом мы промчались вдоль состава, вбежали в комнату же-
лезнодорожной милиции - в торце станционного здания. Там нас

- 3 -

встретил низкорослый субъект в хромовых сапогах и пальто неприят-
ного серозеленого цвета. Физиономия у него была тоже неприятная.
- Расстегнитесь.
Я расстегнул шинель; он быстро и умело обыскал меня. Теперь я
сказал бы "прошмонал" - но тогда я лагерной фени не знал. И тем не
менее - сам не понимаю почему - спросил совсем по-лагерному:
- Чего ищешь, начальник?
- А что? Ничего нет?
К моему удивлению он отстегнул цепочку английских булавок,
которые мама прицепила к нагрудному карману, и отложил в сторону.
Трудно поверить, но я ведь и после этого ничего не заподоз-
рил! Я же говорю: бедное воображение.
Милиционер куда-то исчез, а я с двумя штатскими опять помчал-
ся по платформе - в обратном направлении. Опять попросил:
- Быстрее, ладно?
И опять мне ответили:
- Успеем.
Но вместо того, чтобы посадить меня в вагон, мои провожатые
свернули направо. Мы пробежали через зал ожидания и оказались на
привокзальной площади. Там стоял - прямо как в дешевом романе -
"черный автомобиль с потушенными фарами". А попросту - черная эмка.
Вот тогда - только тогда! - я понял: это арест. За что, поче-
му - этого я не успел подумать. Да в те времена арест был таким
привычным, неприятным, но никого не удивлявшим делом, как, скажем,
дождь или мороз. Я даже не испугался. А в голове промелькнули две
коротенькие мысли. Об одной я вспоминаю с удовольствием, о второй
- со стыдом. Собственно, первая была даже и не мысль, а так, ви-
денье. Мне представилось какое-то помещение, где на грязном полу

- 4 -

спят вповалку плохо одетые люди - то, что я часто видел в эвакуа-
ции, хотя бы на вокзалах. "Десять лет. Переваляемся!" - с уверен-
ностью сказал мне так называемый внутренний голос.
А вторая, стыдная, мысль была такая: в рюкзачке у меня две
банки, сгущенка и свиная тушонка. Я их собирался съесть в Туле
вдвоем с Юликом Дунским, а теперь имею право съесть все один.
Юлик тоже пошел добровольцем и получил направление в ту же
часть. Только уехал на четыре дня раньше. Когда через год мы
встретились в Бутырках, выяснилась, кстати, тайна моего купейного
вагона. Юлику дали билет в общий; там было тесно, и он пошел
искать, где попросторней. Поэтому чекистам пришлось в поисках
"объекта" пройти чуть ли не полсостава;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144