шмоны бывали и в зоне
и в конторе. (Во время очередного обыска мы спрятали в печку,
присыпав золой, рукопись "Лучшего из них". А в золе оказались
тлеющие угольки, и рассказ сгорел. Вопреки уверениям Булгакова,
рукописи горят: могут погореть и их авторы. Правда, наш сгоревший
рассказ возродился из пепла, как птичка Феникс - но об этом
разговор впереди.)
Юлик начал даже сочинять пьесу в стихах - "Два виконта". Стихи, по-
моему, были вполне приличные:
Встает заря. Под небом алым
Раскинулась земная ширь,
И я дежурю, как бывало,
У входа в женский монастырь...
Это из монолога Дон Жуана. Но скоро оба виконта наскучили автору
и он приступил к литературному обозрению.
Для затравки обругал толстые журналы:
За "Новый мир" и за чужое "Знамя"
Мы от стыда горим на этот раз -
За алый стяг, который красен нами,
За алый стяг, краснеюший за вас!..
(Чужих стихов присваивать не стану:
Я только рабски следовал Ростану).
Точнее, Вл.Соловьеву - это его перевод "Сирано" перефразировал
Юлик. Сочинялось "Обозрение" в самый разгар травли космополитов и
борьбы за российский приоритет в науке и технике. Самозванцами
объявлены были братья Райт, Маркони, Эдисон - у нас свои имелись:
Попов, Яблочков и Можайский с его так и не научившейся летать
"летуньей". Доходило до смешного: французскую булку велено было
переименовать в городскую, английскую булавку - не помню, в какую.
А в горном деле нерусский "штрек" перекрестили в "продольную",
"гезенк" в "вертикал" (более русского слова не нашлось). Памятью
об этой дурацкой кампании осталась только шутка "Россия - родина
слонов". Но тогда...
Сомнительный вопрос приоритета
Муссировался сотнями газет;
Средь них - "Литературная газета".
Я не всегда беру ее в клозет:
Зловонная ее передовица
Для задницы приличной не годится.
Газеты этой надо сторониться:
В ней свежей кровью каждый лист полит.
Глядите: вот подвал на полстраницы
И в нем - растерзанный космополит.
Пройдет еще неделя, и едва ли
Он не окажется в ином подвале...
Я не вытерпел, подключился к "творческому процессу". Так было
всю жизнь: в нашей спарке Дунский ведущий, Фрид ведомый.
Сейчас уже трудно припомнить, кто из нас сочинил какие строфы. (Мы с
Юликом говорили "куплеты", чем очень раздражали всех знакомых
поэтов.) Некоторые из куплетов-строф были совсем слабы в
техническом отношении, другие - несправедливы.
Книги, которые мы обозревали, давно и прочно забыты. Ну кто
сейчас стал бы читать "производственные романы" - "Далеко от
Москвы", "Сталь и шлак"? А их печатали в серии "роман-газета"
миллионными тиражами.
В Москве ли, далеко ли от Москвы
Страшусь индустриального сюжета.
На этих книгах - замечали вы? -
Как приговор стоит: роман - газета.
Распишут в ярких красках сталь и шлак,
Но разве это краски? Это ж лак!..
К слову сказать, прочитав "Далеко от Москвы", мы сразу
вычислили: это же про лагерь! Организация работ, система поощрений
- все наше. Вернулись в Москву и узнали, что Ажаев, действительно,
не то сидел, не то служил при лагере на Дальнем Востоке.
К "идейно порочной" повести Эммануила Казакевича "Звезда" мы
отнеслись с симпатией:
Вопросы чести, совести и долга
Лишь Казакевич ставил иногда.
Боюсь, теперь закатится надолго
Его едва взошедшая звезда:
Он, позабыв, что дважды два - четыре,
С сочувствием писал о дезертире.
Но чаще всего литературные новинки нам не нравились:
Зато звезда над Балтикой горит:
Латышка Саксе написала книгу.
Вполне удался местный колорит:
Читаешь - и как будто едешь в Ригу.
И от своих-то воротит с души,
А тут еще полезли латыши.
"Ехать в Ригу" - старый эвфемизм означающий "блевать". Теперь-то его
мало кто знает, а тогда помнили.
Еще один расистский выпад мы сделали, прочитав где-то интервью с
"черным Шаляпиным":
Америка не нравится цветному.
Ну что же, к нам переезжать пора б!
У нас бы вы запели по-иному,
Поль Робсон, сходно купленный арап...
Несколько доброжелательных строчек мы посвятили детской литературе: при
этом не удержались и еще раз лягнули лубянских борцов за русские
приоритеты:
В поэзии ценю отдел я детский,
Один из самых мирных уголков,
Где уживались по-добрососедски
Маршак, Барто, Чуковский, Михалков -
Его стихи как детство дороги мне
(Я говорю, конечно, не о гимне).
Не взяли бы и этих за бока!
Я вижу: притаился Фраерман там,
А уж над ним занесена рука
С голубеньким сентиментальным кантом:
Признайтесь откровенно, Фраерман -
Зачем вы динго вставили в роман?
Исправим дело. Вот чернила, ручка,
И чтоб на вас не вешали собак,
Пишите:"Дикая собака Жучка,
Она же Повесть о любви". Вот так
Материал и свеж, и верно подан -
Собака - наша, автор - верноподдан".
Сколько куплетов получилось всего, я уже не помню. Боюсь, количество
не перешло в качество.
Кончалось "Обозрение" октавой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144