В Каргопольлаге Сашка проходил за блатного: на руках наколки
и вся "выходка", т.е., манера держаться, была воровская. Но вором

- 270 -

он не был (кстати, и не Сашкой был, а Абрамом Евсеевичем), и сидел
по пятьдесят восьмой. Я охотно прощал ему этот достаточно невинный
обман: "... старая романтика, черное перо".
Багрицкого, правда, он не читал. Молодой, глупый... Нет, это
я для красного словца: очень умный был парень и тянулся к культу-
ре. Умел отличить хорошие стихи от плохих и так же хорошо разби-
рался в людях - а это, я думаю, первый признак ума. Но по молодос-
ти лет Сашка увлекся не тем, чем надо.
В краснухе к нам присоединился другой Сашка - Силютин, по
кличке Чилита. О нем я тоже уже упоминал: он был ссученный вор. На
этап вместе с нами, фашистами, попал потому, что за неудачный по-
бег имел, кроме воровских статей, и 14-й пункт 58-ой. С кем при-
дется встретиться в пути, Чилита, как и мы, не знал и попросил:
давайте держаться вместе. Он боялся, что в этапе его, суку, опоз-
нают законные воры - и тогда ему не уйти живым. А втроем как-ни-
будь отмахнемся... (Нам действительно пришлось воевать вместе с
Чилитой - но не против воров. Об этом немного погодя).
Первый этап, до Вологодской пересылки, у меня в памяти не
застрял: никаких происшествий или интересных встреч не было.
А на пересылке первым сильным впечатлением стал тюремный сор-
тир. Грязью и зловонием он мало отличался от всех советских вок-
зальных туалетов - даже в Москве, даже сейчас, есть такие же. Но
особенность вологодского была в том, что когда ты садился орлом
над бездонной дырой (тюрьма была многоэтажная, и труба диаметром
до метра соединяла все этажи), за твоей спиной со свистом проноси-
лись каловые массы: время оправки на всех этажах совпадало. И
главная задача была не поскользнуться на мокром бетоне и не уле-
теть вниз вместе с фекалиями.

- 271 -

Второе сильное впечатление - Володя-жид. В нашу камеру он не
попал: вологодские надзиратели, встречая новеньких, опытным глазом
отделяли козлищ от агнцев - по выражению лица, по одёжке, по по-
вадкам. И воры отправлялись к ворам, а фраера оставались с фраера-
ми. Это называлось "петушки к петушкам, раковые шейки в сторону".
Володя-жид был "полнота", авторитетный вор. Как-то раз, возв-
ращаясь с оправки, мы встретили его в коридоре: Володю в наручни-
ках вели куда-то два вертухая, крепко ухватив за локти. Третий шел
позади, отстав на шаг. Глаза у Жида были налиты кровью, свирепая
морда - свекольного цвета; он на голову был выше любого из низко-
рослых своих конвоиров - и вдвое шире. Шел и хрипло орал, матеря
тюрьму, советскую власть и всё на свете. Впечатление было такое,
будто ведут на расчалках бешеного жеребца - на случку. Но Воло-
дю-жида вели не на случку, а в карцер. И всё время, пока он оста-
вался в карцере, до нашей камеры доносился всё тот же яростный
хриплый рёв.
Говорили, что он сумасшедший; его репутации среди блатных это
не вредило. Ощущение опасности исходило от него, как от дикого
зверя. Даже запах, мне показалось, был звериный... Вот к такому я
не полез бы заступаться за чужой чемодан, это уж точно.
Каждой камере полагался староста. В нашей мужики выдвинули на
этот пост меня: завоевал уважение, "тиская романы" по дороге в Во-
логду. (На меня даже не шипели, когда по случаю поноса, я вынужден
был бегать к параше - прощали за прошлые заслуги). Жизнь в камере
текла спокойно и мне, как старосте, делать было нечего.
Один только раз Сашка-Чилита, вспомнив свое воровское прош-
лое, прицепился к интеллигентному ленинградцу и попытался "взять
его на бас", требуя дани: тот сидел недавно и на этапах его не ус-

- 272 -

пели "оказачить", т.е., ограбить. Не удалось это и Чилите: интел-
лигент оказался "с душком" (это означает "не слаб духом", не
трус). Сашка успел стукнуть его - но тут уже в дело вступил другой
Сашка, Переплётчиков. Кинулся и оттащил Чилиту за шиворот - как
оттаскивают за ошейник злую собачёнку. А я подошел извиниться: на-
чало инцидента я как-то прозевал.
Не помню фамилии и не помню, кем по профессии был этот наш
сокамерник - может быть даже, театральным режиссером. Нестарый че-
ловек, благообразный, с хорошими манерами. Мы разговаривали с ним
о книгах, о театре - и я здорово облажался, назвав Незнамова, ге-
роя "Без вины виноватых", Названовым, но собеседник сделал вид,
что этого не заметил. (Я-то заметил, что он только делает вид).
В Вологде мы просидели долго, месяца полтора ожидая неизвест-
но чего. Книг в пересыльную камеру не давали; мы болтали, пели,
спорили.
В наших разговорах никогда не принимал участия пожилой ли-
товский ксендз. Почти все время он проводил в молитве: закроет ли-
цо ладонями - я заметил, многие литовцы так делают - и молится,
отрешившись от всего земного. Но оказывается, он прекрасно всё
слышал. Однажды отнял ладони от лица и сказал ядовито:
- А ваш Молотов в Женеве не дал дефиницию фашизма! - И снова
углубился в беседу с богом. Так я узнал новое слово "дефиниция" -
определение.
Письма из пересыльной тюрьмы отправлять разрешалось - и мы
писали, не особенно надеясь дождаться ответа. Я написал домой, на-
писал и на Сельхоз своему наставнику Ивану Обухову. Оба письма
дошли: почта тогда, в сорок девятом году, работала куда лучше, чем
сейчас. Помню, еще с 15-го я написал два письма, одно Юлику Дунс-

- 273 -

кому в лагерь, другое в Москву тетке Вале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144