Но это внутри; а так
очень даже нарядные пиджаки - клетчатые, один зеленый, другой бе-
жевый. Мать прислала их мне. И конечно же, я должен был предложить
один из них Старому Мушкетеру - но вот, не сообразил. А две дев-
чонки, его землячки, сообразили: одна сшила кисет, другая набила
его махоркой на дорогу...
Американские пиджаки у меня не залежались. Один не помню куда
делся, а в другом ушла на освобождение, отбыв свои пять лет, Шура
Юрова по прозвищу Солнышко - круглолицая, бело-розовая, как пасти-
ла. Как такое могло сохраниться на лагерных харчах, на общих рабо-
тах? У нее даже дыхание пахло парным молоком.
Конечно, на 15-м с кормежкой было получше, чем на других лаг-
пунктах. Во-первых, сельхоз; во-вторых, за воровство беспощадно
карал поваров заключенный зав. кухней горбун Кикнадзе. И каша была
кашей, а не жидким хлёбовом, как у других. Но всё равно: картошка
в баланде всегда была черная, гнилая. Круглый год на овощехранили-
ще картофель перебирали, и на нашу кухню попадали только отходы.
Настоящих доходяг у нас не было, а голодных - полно. Я слышал как
хорошенькая Лидка Болотова делилась с подружками девичьей мечтой:
- Залезть бы, девки, в котел с кашей и затаиться. Повара уй-

- 222 -

дут, а ты сиди и наворачивай... Я бы хавала, хавала - аж до самого
утра!
Это от нее я узнал лагерную переделку старой песни:

Вдруг в окошке птюха показалася.
Не поверил я своим глазам:
Шла она, к довеску прижималася -
А всего с довеском триста грамм.

Птюхой нежно называли пайку...
Кикнадзе (его все звали Сулико. Наверно, Шалико?) удивлялся,
почему я не приду к нему, не попрошу лишнего? Но я знал: для дру-
гих он не даст. А самому мне и посылок хватало. Ну, вообще-то не
совсем хватало - что там могла прислать мать с её лаборантской ни-
щенской зарплатой! Но я не хотел попадать в зависимость от хитро-
мудрого зав. кухней. Вот с его земляком Мосе Мгеладзе я подружил-
ся. Мосе заведовал продкаптеркой; подворовывал, конечно - но в ме-
ру. И мы варили отборные куски "мяса морзверя", отбивая луком отв-
ратительный вкус ворвани. Нам казалось - вполне съедобно! А вот на
Инте, когда я попал туда, обнаружилось, что непривычные к моржати-
не и тюленятине зеки из других лагерей этим блюдом брезгуют. (Про
них говорили: "зажрались, хуй за мясо не считают!") И лотки с пор-
циями морзверя, от которых отказывались целые бригады, доставались
нашим каргопольчанам.
С Мосе интересно было разговаривать и про еду, и про гурийс-
кое многоголосное пение, и про любовь, и вообще про жизнь.
- Ненавижу, кто прощает зло! - говорил он и свирепо скалил
все тридцать два белых зуба. - Кто зло не помнит, тот и добро за-
будет!

- 223 -

Я с ним соглашался. Не было у нас разногласий и по поводу
женщин: нам нравились одни и те же.
Понимаю, что к этому предмету я возвращаюсь слишком часто, но
напомню: на 15-м женщин было в семь раз больше, чем представителей
противоположного пола. Придурки и ребята из РММ, которые на работе
не слишком изматывались, не теряли времени, словно предчувствуя:
скоро хорошая жизнь кончится. Она и кончилась. В 48-49 годах уже
нигде не было "совместного проживания" - отдельно мужские лагпунк-
ты, отдельно женские.
Свального греха на нашем 15-м не было; и вообще грязи в отно-
шениях было не больше, чем на воле. Правда, не было и романтики.
Единственная по-настоящему романтическая любовная история, о
которой мне известно, случилась не у нас, а в Кировской области,
на лагпункте, где был Юлик Дунский. Случилась не с ним: её героями
были зечка-бесконвойница и молоденький солдат вохровец. Об их от-
ношениях узнало начальство и девушку законвоировали - так что ви-
деться они уже не могли. А это была нешуточная любовь; такая, что
солдатик решил застрелиться. Выстрелил в себя из винтовки, но неу-
дачно. Или наоборот, удачно: только ранил себя. Его положили в
больницу за зоной. А его возлюбленная, узнав об этом, подлезла под
колючую проволоку и прибежала к нему... Её, конечно, силой оторва-
ли от него, уволокли распухшую от слёз. А стрелка, когда он попра-
вился, перевели в другую часть, подальше... Конца истории Юлий не
знал; вряд ли он был счастливым.*)
У наших на сельхозе отношения глубиной не отличались. Не было
конкуренции, не было и ревности. Если и оказывалось, что девушка
делит внимание между двумя мужичками, это редко становилось пово-

- 224 -

дом для ссоры. Просто эти двое считались теперь "свояками". Так и
приветствовали друг друга при встрече: "Здорово, своячок!"
Одна, выражаясь по-старинному, интрижка сменялась другой от-
части из-за текучести состава. Только начнется роман - девчонку
увозят. Хорошо, если на освобождение, как Шуру и Валю; но чаще -
на другой ОЛП. Начальство ведь знало от стукачей, кто с кем, и
время от времени разгоняло "женатиков" по разным лагпунктам. При-
чем отправляли на этап того или ту, в ком администрация меньше
нуждалась. Например, если она бухгалтер, а он простой работяга,
уходит он. А если на общих она, а он агроном - он, естественно, и
останется.
Существовал и такой неписанный закон: если во время облавы на
женатиков в мужском бараке застукают женщину, ей дадут от пяти до
десяти суток карцера, а ему ничего. Если же его застанут в женском
бараке, тогда наказание заслужил он, а на ней вины нет.
Облавы такие проводились часто; я сам однажды спасся позорным
способом: забежал в женскую уборную, присел над очком и закинул на
голову полу бушлата, чтоб не видно было небритого лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144