уголовников у нас можно было по пальцам пересчитать. Мы только по
наслышке знали о том ужасе, который нагнали на мирное население
российских городов воры и бандиты, выпущенные на волю Лаврентием
Павловичем. Их так и называли - "бериевцы". После того, как с
Берией разделались, пошла молва: он эту публику выпустил с
умыслом, хотел создать из них лейб-гвардию. Уверен, что это
обычный чекистский вымысел, "деза".
Инту наводнила пятьдесят восьмая. Вышли на свободу наши друзья -
Женя Высоцкий, Славка Батанин, Светик Михайлов, Сашка
Переплетчиков.С жильем в нашей стране всегда были трудности, а в
тех обстоятельствах и подавно. Комбинат Интауголь переделал в
общежития для освободившихся опустевшие лагпункты. Но жить - хотя
бы и без охраны - в тех же бараках мало кто захотел. Искали выход
- и нашли.
К этому времени в поселке имелось два многоэтажных дома. В них
жили вольные сотрудники комбината. Парового отопления не было, но
на каждого жильца приходилась кладовка для дров - каморка в
подвале размером с одиночку на Малой Лубянке: метра полтора на два
с половиной, без окна. В эти-то кладовки и стали вселяться
вчерашние зеки. Законные владельцы протестовать боялись: поспорь с
этими лагерниками - возьмут, да подожгут со зла!..
Кое-кто из наших временно поселился у знакомых. А собиралась наша
компания в семейных домах. Иногда у Шварца - он окончательно
перестал считаться с рекомендациями особого отдела и водил дружбу
с нечистыми. Его жена Галя очень полюбила нас с Юликом. На филфаке
ленинградского университета она слушала лекции нашего учителя
Трауберга, так что было о чем поговорить.
Но чаще мы бывали у Гарика с Тамарой. И чем ближе узнавали их,
тем больше уважали.
Гарри Римини - какие имя и фамилия! - был не англосаксом и не
итальянцем, а польским евреем из Вильно. Интеллигентный отец
назвал его в честь латинского поэта Горацием (по-польски -
Горациушем). Семья была интересная. Старшая сестра Елка -
убежденная сионистка; в их доме, по-моему, сам Жаботинский бывал.
Она уехала в Палестину еще до войны. А Гарри был убежденным
коммунистом и состоял в польском комсомоле. Чтобы он переменил
убеждения, потребовалось многое.
Когда началась война, он перешел линию фронта: хотел в рядах
Красной Армии воевать против фашистов. Раздобыл паспорт на имя
поляка Иосифа Константиновича Требуца, прошел с ним по Литве и
Польше через все немецкие кордоны - а через наши пройти не смог.
Обвинили его, естественно, в шпионаже; поляк, еврей - какая
разница?. И посадили на десять лет. Без посылок, в чужой стране, с
чужим языком, он ухитрился не только выжить, но и достичь
командных высот на производстве. Не сразу, конечно. Голодал,
доходил, но не сдавался. И кончал срок чуть ли не начальником
лесобиржи.
Умный, начитаный, ироничный, он и на воле умел поставить себя
так, чтоб с ним считались - все и всерьёз.
К ним с Тамарой тянулся самый разный народ. Оказалось, что в
Инте много выходцев из Польши, очень неглупых ребят. Один, Антон
Гроссман, рассказал о своем первом знакомстве с советскими. Это
было в 39 году, в первые дни после прихода наших. Перед окнами
Антона каждое утро встречались два хозяйственника. Оба приехали
вывозить заводское оборудование, и каждый считал, что другой сует
ему палки в колеса. Утро начиналось с отчаянной матерщины: они
грозили друг другу страшными карами. Голоса спорящих взвивались до
самых небес:
- Я тебе яйца оторву!
- А ты у меня кровью ссать будешь!
И в тот момент, когда дискуссия, считал Антон, должна была
перейти в мордобой, они резко меняли тональность:
- Значит, договорились. По рукам.
К этой советской манере вести дела Антон так не сумел
привыкнуть.
Сам он славился пунктуальностью и был большим аккуратистом. К
себе в бухгалтерию приходил всегда в начищенных ботинках и при
галстуке - большая редкость в Инте. Но он и в Польше был франтом.
Там как-то раз Гроссману не достался хороший билет, и он поехал
третьим классом. Рядом сидел другой еврей и лузгал семечки. Шелуху
он сплевывал на пол, но часть попадала на колени Антону.
Представляю, как он, чистюля, страдал от этого. Не вытерпев, он
сделал соседу замечание:
- Если бы рядом с вами сидел поляк, вы бы себе этого не
позволили.
Тот не удостоил Антона ответом. Повернулся к жене и сказал:
- Посмотри на этого еврейского Гитлера!..
Антиподом Гроссмана был его земляк, кузнец Хаим Лифшиц. В Инте он
назывался Федя. Здоровяк, пьяница, он шлялся по поселку со своей
овчаркой Рексом и картаво науськивал ее на встречных: "Р-рекс!
Взац!" - т.е., "взять!" Рекс, трезвый в отличие от своего хозяина,
виновато вилял хвостом, всем видом показывая: "Не сердитесь,
пожалуйста, на пьяного дурака".
Но дураком Федя не был. Имел деловую хватку: в Инте завел свиней
и жил со своей Любкой безбедно. А когда уехал в Израиль - бывшим
польским гражданам это удалось довольно скоро - он и там преуспел
больше других. Бросил пить, открыл мастерскую и делал бизнес на
товарных весах: изготовлял их, ремонтировал, а главное - "учил",
так налаживал, что они показывали вес, выгодный для владельца.
Когда надо - больше, когда надо - меньше. Так что разговоры о том,
что все жулики остались в России - вражеская пропаганда.
- Думаете, если Святая Земля, там и люди святые? - сказала по
этому поводу Тамара Римини.
Все польско-еврейские интинцы увезли с собой русских жен (а Зяма
Фельдман - мордовскую).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144