Время движется, и трамваи
в одиночестве под Москвой,
будто мамонты, вымирают...
О своей комсомольской юности, о своих друзьях и подругах он
писал с нежностью, с юмором, с грустью. Судьба у этой поэмы
оказалась счастливой - куда счастливей, чем у ее автора.
Впрочем сейчас, когда, как выражался мой покойный друг Витечка
Шейнберг, "помойница перевернулась", переоценке подвергнута вся
советская поэзия: уже и Маяковский - продажный стихоплет, и за
Твардовским грешки водились... Что уж говорить о Смелякове!
Хочется спросить яростных ниспровергателей: помните, как такие же
как вы, взорвали храм Христа Спасителя? Теперь вот отстраивают...
Вряд ли кто заподозрит меня в симпатиях к коммунистическому
прошлому. Да, идея оказалась ложной. Да, были прохвосты,
спекулирующие на ней - в том числе и поэты. Но всегда - и в
революцию, и в гражданскую войну, и после - были люди, бескорыстно
преданные ей. И преданные ею. Они для меня - герои высокой
трагедии.

ПРИМЕЧАНИЯ к гл.XVII
+) С Любовью Фейгельман я познакомился лет пять назад, в
Москве. Очень немолодая, но все равно хорошенькая - комсомольская
богиня на пенсии. Теперь она носила фамилию последнего мужа -
Руднева. (По словам Ярослава Васильевича, все ее мужья приходили к
нему выяснять отношения - хотя романа и в помине не было. Просто
это имя и фамилия ритмически легли на вертевшуюся в голове
мелодию.) Меня Любовь Саввишна спросила, нельзя ли сделать
сценарий из ее книги и, услышав, что нельзя, сильно охладела ко
мне. Для нее, как сказал бы А.Митта, "общение перестало быть
плодотворным".
++) По капризу судьбы Смеляков и Каплер, вернувшись с Москву,
какое-то время жили возле кинотеатра "Прогресс" в одном доме и
даже на одной площадке. Погостив у Алексея Яковлевича, мы звонили
" дверь напротив - к Ярославу Васильевичу.

XVIII. О МИЛЫХ И НЕМИЛЫХ
Вянваре 1952 года мне стукнуло тридцать лет. Ко дню рождения я
получил два подарка. Один - от Юлика: он нарисовал - чертежным
перышком и акварелью - маленькую изящную картинку. А второй - от
партии и правительства: сообщение о раскрытии заговора врачей-
отравителей. (В этом мне везло: указ о введении смертной казни
тоже подоспел к 13-му января - не помню, какого года.) Но нас, уже
"заминированных", дело врачей не касалось. Лагерная жизнь текла
размеренно и однообразно.
Не считать же ярким событием удаление больного зуба? Хотя как
сказать. Тут есть что вспомнить.
Зубоврачебного кабинета у нас не было. Фельдшер-зек усадил меня на стул,
ухватился за зуб щипцами, потянул, и я поехал - вместе со стулом.
Оказалось, три корня этого несчастного зуба срослись, и просто
выдернуть его невозможно. Фельдшер стал долбить зуб каким-то
долотом - без обезболивания, конечно. Осколки он вытаскивал по
одному. С меня семь потов сошло - а кровищи было!.. Когда эта
медленная пытка кончилась, зубодер перевел дух и прочувствованно
сказал: "Спасибо!" - за то, что не орал, не дергался. Но я
довольно легко переношу физическую боль.
Еще раньше, в Каргопольлаге, моими зубами занялась молоденькая
вольная медсестра. С первой же попытки сломала зуб и совершенно
растерялась. Пролепетала:
- Просто не знаю... Его надо козьей ножкой тащить, а у меня
.- - для нижней челюсти.
Я предложил:
- Ну, давайте я встану на голову. Тогда верхняя челюсть станет
нижней.
Она засмеялась, успокоилась и кое-как выдавила зуб неподходящей
козьей ножкой. На голову вставать не пришлось...
В 52-м, чтобы чем-то разнообразить жизнь, мы затеяли любовную
переписку с заключенными девчатами. Женским ОЛПом в Инте был 4-й,
на других лагпунктах женщин не было. И минлаговцы с тоской
вспоминали времена совместного обучения. Сколько упущенных
возможностей! В лесном хозяйстве есть такой термин: "недорубы
прошлых лет". Осталась на Сельхозе в Ерцеве воровайка Зойка по
прозвищу "ебливый шарик", осталась другая Зойка, Волкова -
хорошенькая и дружелюбная - а никто из нас не обратил на них
внимания. И вот теперь приходилось обходиться любовными посланиями
к девушкам, которых мы и в глаза не видели. Прямо как солдатское
знакомство по переписке... В эту игру охотно включались и
придурки, и работяги; была душевная потребность в таком
самообмане.
Признания в любви писались и прозой и стихами - по качеству недалеко
ушедшими от знаменитого "жду ответа, как соловей лета". Но самой
увлекательной частью переписки был процесс доставки писем
адресатам. На официальную почту мы, ясное дело, рассчитывать не
могли. Пришлось изобрести свою.
Одну из женских бригад приводили время от времени к нашей шахте -
чистить и углублять канавы по ту сторону проволоки. Инструмент
выдавали из шахтной инструменталки. И кто-то из умельцев высверлил
в черенке лопаты глубокое отверстие. Туда как в пенал набивались
письма и записки, деревянную пробку замазывали грязью - и почта
уходила к девчатам. Во избежание путаницы почтовую лопату пометили
крестиком. И в конце смены вместе с инструментом мы получали -
обратной почтой - очередную порцию писем с 4-го ОЛПа.
Однажды девушки прислали связанные из шерстяных ниток крохотные - на
дюймовочку вязанные - рукавички. Их можно было приколоть на грудь.
На этот знак внимания ответил Жора Быстров: изготовил такие же
крохотные колодки и стачал по всем правилам несколько пар лагерных
суррогаток - каждая размером с полмизинца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144