Дал ему свою фамилию
и воспитал как сына.
Излагая свою историю Алексей Николаевич не забыл упомянуть и о
гемофилии, которой, как известно, страдал малолетний наследник.
Она чудесным образом исчезла в результате пережитого потрясения.
Году в двадцать шестом к ним в Екатеринбург явился незнакомец,
отрекомендовавшийся принцем Ольденбургским. Он сказал, что до поры
до времени юноша должен хранить в строжайшей тайне правду о своем
происхождении. Но когда сбудутся некие предзнаменования, ему
- $+%&(b открыться и предъявить права на российский престол.
Сейчас эти предзнаменования сбылись, - писал Алексей Николаевич. -
И он вправе объявить народу, кто он такой. Но желая избежать смуты
в российском государстве, он настоящим письмом отказывается от
своих прав на престол, а просит перевести его из Минлага во
Владимирский политизолятор на пожизненное заключение. Единственное
условие - чтоб ему давали книги на русском и французском языке, а
также бумагу, ручку и чернила...
Честно скажу, мы не знали как реагировать. Обижать недоверием
хорошего человека не хотелось. На всякий случай мы напомнили ему
две строчки из нашего "Обозрения":
Что ж, дайте срок - услышите пророка.
Пророку бы не дали только срока!
Крюков усмехнулся и пошел отправлять свою исповедь. Он адресовал ее
И.С.Сталину, а копию послал в ООН, на имя тогдашнего председателя
- Трюгве Ли, если не ошибаюсь. Оба послания сошлись, естественно,
на столе у старшего оперуполномоченного. Крюкова для профилактики
посадили в бур, подержали там сколько-то времени и выпустили. Даже
вернули на прежнюю работу, нормировщиком.
Но уже через неделю Алексей Николаевич крупно поскандалил со
своим вольнонаемным начальником и тот по злобе списал его в шахту
- на должность уборщика фекалия. В обязанности его входило теперь
подбирать по забоям шахтерские какашки - уборных под землей нет -
и вывозить на поверхность.
В первый же день он пришел с ведром, наполненным зловонной
жижей, в шахткомбинат, дождался в коридоре, пока выйдет его
обидчик и надел ведро ему на голову. История эта получила широкую
огласку; опозоренный начальник уволился с шахты и вроде бы даже
уехал из Инты. А Крюкова снова отправили в бур.
Отсидев положенное, он опять стал работать подземным фекалистом - на
сей раз не у нас, а на шахте 11/12. Там он и окончил свою
многострадальную жизнь: Крюкова раздавило опускающейся шахтной
клетью. Одни говорили, что он просто пытался проскочить под ней,
но не успел, другие - что он таким способом решил покончить с
собой. Самоубиться с двумя ведрами нечистот в руках - чтобы в
прямом смысле быть смешанным с дерьмом? По-моему, это слишком уж
горькая насмешка над своей несложившейся судьбой. Но Юлий считал,
что эта последняя мистификация вполне в характере "принца Мюрата".
На шахте 11/12 с Крюковым водил знакомство Алексей Яковлевич
Каплер - как и мы, он проникся симпатией и уважением к этому
странному человеку. После кончины Каплера его вдова Юля Друнина
нашла среди черновиков и показала мне нигде не напечатанный
рассказ о несчастной жизни и нелепой смерти поэта Крюкова.
Кстати, и сам Каплер переехал из Сангородка на шахту 11/12 не
по доброй воле. Он погорел на романе с вольнонаемной женой одного
из минлаговских начальников. Это конечно, не дочка Сталина, но все
же... Тот, первый, урок, как видно, не пошел на пользу. Алексея
Яковлевича сняли с поста завпосылочной и отправили на рабочий
лагпункт. Там его взял под покровительство и поставил на лебедку
Женя Высоцкий - к тому времени он уехал от нас и стал на
одиннадцатой-двенадцатой начальником поверхности. (До Жени на этой
должности работал з/к Умник. А начальником шахты был в/н Дураков.
Такие сочетания зеков очень веселили. В одной колонне со мной
ходили на шахту Кис и Брысь, а в мехцехе слесарили Пушкин и Царь.)
О том, что происходит на других лагпунктах, мы узнавали от
переброшенных оттуда работяг. Узнали, например, что на первом ОЛПе
зарубили Сашку Чилиту, а еще где-то - другого суку, бывшего
коменданта Алексеевки Черноброва-Рахманова. Эти два известия нас
не огорчили.
А вообще-то можно было десять лет просидеть с хорошим знакомым
" одном лагере, но на разных лагпунктах, и ни разу не встретиться.
Я, например, и не подозревал, что на соседнем ОЛПе проживает Вадик
Гусев, "идеолог" малолетнего Союза Четырех. Встретились уже в
Москве... Но вернусь к рассказу о двух поэтах.
Вторым был Ярослав Смеляков. Заранее приношу извинения: мне
придется повторяться, о нем я уже писал ("Киносценарии" Э3 за 1988
г.)
Как-то раз мы с Юликом зашли в кабинку к нарядчику Юрке
Сабурову. Юлий взял стопку карточек, по которым зеков выкликали на
разводе - они маленькие, величиной с визитку. По привычке
преферансиста Юлик стал тасовать их. Потасует, подрежет и
посмотрит, что выпало. На второй или третий раз он прочитал:
"Смеляков Ярослав Васильевич, 1913 г.р., ст.58.1б, 10 ч.П, 25 лет,
вторая судимость." Поэта Смелякова мы знали по наслышке. Из его
стихов помнили только "Любку Фейгельман", которую в детстве
непочтительно распевали на мотив "Мурки":
До свиданья, Любка, до свиданья Любка!
Слышишь? До свиданья, Любка Фейгельман!+)
Слышали, что он до войны сидел. Неужели тот? Вторая
судимость, имя и фамилия звучные как псевдоним... Решили выяснить.
Юрка сказал, что Смеляков ходит с бригадой на строительство
дороги, и мы после работы пришли к нему в барак, Объяснили, что мы
москвичи, студенты, здесь - старожилы, и спросили, не можем ли
быть чем-нибудь полезны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144