Домой генерал пришел в отличном настроении; а дня через три
его помощник принес газету, в которой сообщалось, что генерал Бе-
ляев награжден американским орденом - каким-то очень важным. А
вторым награжденным был другой генерал, Бур-Комаровский - глава
враждебного нам польского правительства в эмиграции; наши газеты
именовали его "польским фашистом".
У Беляева дрогнуло сердце: он-то понимал, что в этой компа-
нии ему быть не следовало. Но наивные американцы в тонкостях мос-
ковского политеса не разбиралось... Вскоре генерала под каким-то
предлогом вызвали в Москву - и предчувствие сбылось: арестовали и
обвинили, за скудостью материала, в антисоветской агитации. Для
десятого пункта 58-й много материала не требовалось: восхвалял
(их словцо) американскую технику, нелестно отзывался о Кагановиче
- что-то в этом роде.
В камере Беляев держался так, словно сохранил генеральское

- 80 -

звание: грубил дежурному офицеру, отказывался подметать пол и
т.д. А к Юлию - они сидели вдвоем - был внимателен и охотно расс-
казывал о себе. И Юлик всегда вспоминал о нем с симпатией и ува-
жением.
Об Александре Ивановиче Беляеве вспоминает и его тезка, Сол-
женицын - в "Архипелаге". Вспоминает с неприязнью: для него Беля-
ев остался надменным и эгоистичным советским сановником - даже в
заключении. А Юлий высоко ценил цепкий ум этого крестьянского
парня, дослужившегося до генеральских звезд, его наблюдатель-
ность, интерес к хорошим книгам, юмор и самоиронию.
Беляев рассказывал, например, как привез к себе в деревню
невесту - показать старикам. Городская девушка не приглянулась
родителям генерала; лежа на печи, он подслушал разговор:
- Нехороша, - говорила мать. - Худа, большеглаза... А у нас
в деревне-то девки - ягодины!..
Юлик считал: неплохой был мужик. Генералы бывают ведь раз-
ные, даже советские - не все одним миром мазаны. Скажем, генерал
граф Игнатьев - тот самый, автор книги "50 лет в строю" ("И ни
одного в бою", добавляли злые языки). Нет, сам граф не сидел, но
с ним связана забавная и приятная история.
С одним из наших ребят, кажется, с Лешкой Суховым, сидел
старик-белоэмигрант, привезенный аж из Белграда. Следствие затя-
нулось, и на тюремной пайке он стал доходить. Пожаловался на го-
лод следователю, а тот, не то издеваясь, не то всерьез, предложил:
- Назовите родственников или знакомых, мы сообщим. Пускай
принесут передачу.
Старик пришел с допроса обнадеженный; в радостном возбужде-
нии рассказал соседям:

- 81 -

- Родственников у меня нет, но есть знакомый. Он, я слышал,
служит в вашей армии, в больших чинах. Это граф Игнатьев.
Сокамерники подняли чудака на смех:
- Да-да, как же - принесет он! Держите карман шире... Да он
со страху в штаны наделает!
- Вы не понимаете, - терпеливо объяснял им старикан. - Мы с
Игнатьевым учились вместе в Пажеском корпусе. А бывшие пажи - это
особое товарищество. Что бы ни случилось, паж пажу всегда придет
на помощь!
Ему не поверили, конечно. Провожая на очередное "без вещей",
дразнили:
- Это граф передачу вам принес!
Он, как мог, отшучивался. А в один прекрасный день вернулся
в камеру с большой торбой, набитой яствами - даже фрукты там бы-
ли! Это в военное-то время.
- Я же вам говорил! - с торжеством объявил старый паж.
Слух об этом происшествии разнесся по всей тюрьме - и надо
сказать, сильно укрепил мою веру в человечество...
Кончался сорок четвертый год. От кого-то из свежепосаженных
мы узнали, что американцы седьмого ноября будут выбирать себе
президента. Кандидатов было двое: от демократов - друг Советского
Союза Рузвельт, от республиканцев - нелюбимый нашими газетами
Дьюи. Мы в камере тоже решили провести выборы, выбрать американс-
кого президента тайным голосованием.
Каждый из голосующих получил две пешки (шахматы у нас были).
За Рузвельта надо было положить под миску белую пешку, за его
противника - черную. Из восьми человек шестеро проголосовали про-
тив Рузвельта: не нравилась его дружба со Сталиным. Только двое

- 82 -

положили белую пешку - я и Володя Матвеев. Он признался мне в
этом, чуть-чуть стесняясь своей интеллигентской мягкотелости.
Американцы тоже оказались мягкотелыми - выбрали Франклина Делано.
Мы с Володькой были рады...
Все на свете кончается - и хорошее, и плохое. Этой малоори-
гинальной сентенцией я хочу сказать, что подошло к концу и наше
следствие.
Новый 1945-й год я встретил еще со своими соседями по 28-й
камере, а вскоре меня вызвали "с вещами".
Посадили в воронок - надписи "хлеб" или "мясо" я на нем не
заметил - и повезли в Бутырскую тюрьму.
Воронки снаружи были все одинаковы - фургоны, в каких возят
продукты; и не вороные вовсе, в серо-коричневые. "Черные вороны"
я видел только в детстве, но название пережило их. Внутри же во-
ронки выглядели по-разному. Одни были общие, а другие, можно ска-
зать, купейные, поделенные на секции - такие железные шкафы с
обеих сторон. В каждом шкафу везли по одному пассажиру; в узень-
ком коридорчике ехал конвоир и жестко пресекал любую попытку по-
дать голос. Так я и не узнал, кто из моих ребят ехал со мною. Но
через несколько дней мы встретились...

Примечания автора

*) Не так давно я получил письмо из Инты от незнакомой жен-
щины. Она прочитала в "Экране и сцене" отрывок из моих воспомина-
ний и добавила от себя несколько нелестных слов в адрес Аленцева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144