Та разозлилась, крикнула:
- Увидеть хочешь? Приходи ночью, увидишь.
Любовь Сашка крутила со своей напарницей-фекалисткой, такой
же низкорослой и, как любили говорить в те годы, "семь раз некра-
сивой". Нормировщик Носов, мужик совершенно бессовестный, выпыты-
вал у Сашиной сожительницы:
- Нет, ты расскажи - как вы с ней это делаете?
- Так ведь натуральный мужчина, - слегка стесняясь объясняла
допрашиваемая.
Вторая "гермафродитка", бригадирша Марья Ивановна, была поко-
лоритней. Коротко стриженная, красивая, в офицерских брюках, зап-
равленных в кирзовые сапоги и лихо сдвинутой набок кубанке - ни
дать, ни взять, первый парень на деревне! Все тот же Носов орал на

- 211 -

всю контору:
- Марь Иванна... Эта Марь Иванна не одну на Островное отпра-
вила!
Это была метафора. Имелось в виду: от нее не одна бабенка за-
беременела! Марья Ивановна слушала и польщенно посмеивалась. Хотя
скорей всего она была просто мужеподобной лесбиянкой. На лагпункте
с уважением говорили, что она отбила бабу у самого Степана Ильина
- ссученного вора, коменданта. А отбитая и не отпиралась:
- Попробуешь пальчика - не захочешь мальчика!..
Про сколько-нибудь постоянную любовницу зек говорил "моя же-
на". И она про него - "муж". Это говорилось не в шутку: лагерная
связь как-то очеловечивала нашу жизнь. А некоторые, выйдя на волю,
становились официальными мужем и женой; знаю по-крайней мере три
такие пары. Постоянная связь уважалась и была выгодна во многих
отношениях. Налаживалось какое-никакое семейное хозяйство, к "же-
не" как правило, другие не приставали - зачем мужикам портить от-
ношения?
Принцип социального равенства в лагерных "браках" соблюдался
не всегда. Мог, скажем, конторский придурок выбрать подругу из
своего окружения, но чаще бывало по-другому. И приличные женщины,
случалось, жили с ворами или суками - страдая от несоответствия.
Помню, еще в Ерцеве, когда скотина Толик Анчаков "совал мне в рот
и в нос", т.е., материл по-черному, возлюбленная Толика, тихая ми-
ловидная ленинградка, смотрела на меня из-за его плеча, вздыхала и
глазами извинялась за сожителя.
А на 15-м была вольнонаемная врачиха Ольга... забыл отчество.
Она освободилась году в сорок пятом и, как многие, осталась при
лагере: бывалые контрики чувствовали, что так безопаснее. На носу

- 212 -

у этой очень славной дамы был глубокий шрам. Мне объяснили его
происхождение: оказывается, в бытность заключенной, она жила с
блатным. Эта связь стала ее тяготить, и врачиха попросила опера
отправить неудобного любовника на этап. Тот узнал об этом, но про-
молчал. А когда настал час разлуки, пришел к подруге, поцеловал на
прощанье и вцепился зубами в нос. Откусил, но не напрочь: удалось
поставить на место и сшить. Но шрам остался памятью на всю
жизнь...
За свой срок я погостил на трех лагпунктах, где были женщины.
И как ни странно, не могу вспомнить ни одного случая изнасилования
или убийства из ревности. Драки, понятное дело, случались. При мне
одноногий сапожник Сашка, застигнутый в женском бараке соперником,
отбивался от него отстегнутым протезом. Да что там отбивался: мо-
лотил как цепом и его, и еще двоих, прибежавших на подмогу. Страш-
но было смотреть - но и приятно: шесть ног спасовали перед одной.
Я и сам однажды подрался "из-за бабы" - но это уже из области
комического. В тот вечер в клубе (он же столовая) были танцы -
девчата упросили инспектора КВЧ разрешить. Чудеса! Весь день вка-
лывали на общих, а тут - откуда силенки взялись? - пошли плясать
под баян и плясали до самого отбоя. Молодость великое дело, она и
в лагере молодость - как в Африке туз.
Я-то и в молодости не умел танцевать, так что в клуб не по-
шел. А незадолго до того я рассорился с Катькой Серовой, хорошень-
кой и совершенно бессмысленной девчонкой из Вологды. Но весь лаг-
пункт продолжал считать ее моей барышней. И вот прибегает ко мне в
барак ее подружка, кричит:
- Там Витька-парикмахер твоей Катьке по морде дал! При всех!
Ну не стану же я объяснять, что Катька уже три дня, как не

- 213 -

моя?.. Надел сапоги пошел в столовую.
У дверей я подождал, пока выйдет Витька, сказал:
- Хочу с тобой поговорить. - И не дожидаясь ответа, дал ему
по уху. Он взвизгнул и кинулся бежать - вприпрыжку, как заяц. Мы с
Лешкой Кадыковым потом измерили длину первого прыжка по следам на
снегу - метра три, не меньше. Шапка с Витькиной головы слетела, я
подобрал ее, принес к себе в барак и повесил на гвоздик - как
скальп врага. Владелец придти за шапкой побоялся, прислал надзира-
теля Серова. Тот спросил - с уважением:
- Чем ты его?
- Кулаком.
Серов не поверил: Витькино ухо здорово распухло. Так ведь
вмазал, что называется, от души.
По-настоящему парикмахера звали не Виктор, а Мечислав; чем-то
его не устраивало красивое имя. Он выдавал себя за блатного, но
позорное бегство сильно подпортило его репутацию - а мою укрепило,
совершенно незаслуженно.
Потом мы помирились и я ходил к нему бриться. Иметь бритву,
даже безопасную, зеку не положено. Некоторые ухитрялись бриться
осколком стекла, но я бы не смог. Витька объяснил:
- У тебя щетина как у кабана, а шкура как у зайца.
Я садился в парикмахерское кресло, не боясь, что он перережет
мне горло опасной бритвой. Витька-Мечислав отомстил по-другому.
Узнав, что в Ховрине, подмосковном лагере, вместе с ним в сорок
пятом году сидела моя невеста Нина, он "вспомнил":
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144