.. В
его рассказе история выглядела так. На даче у них ночевал целую
неделю один старичок. Ну, ночевал и ночевал. Но старичок-то ока-
зался нелегальный!.. Вот о нем и расспрашивали на Лубянке.
Мы все приняли на веру, даже не стали интересоваться подроб-
ностями - не придали значения. И в Бутырках как-то не усомнились.
А теперь-то мне кажется, что именно во время этого его визита на
Лубянку энкаведисты получили какие-то сведенья о наших "сборищах"
- так в протоколах назывались выпивки, ребяческая болтовня и игра
в "очко" на копейки. Сначала, наверно, было донесение сулимовских
соседей - чекистского семейства, а затем понадобились дополни-
тельные зацепки. Так альпинисту достаточно выдолбить крохотную
ямку в отвесной стене, опереться носком - а дальше дело само пой-
дет!.. Пошло и наше "дело".
Припомнили мы и "галошников" (они же "топтуны"), которые
торчали возле Нинкиного дома на Арбате. Потом эти же двое в сапо-
гах с галошами, в одинаковых пальто с белыми шарфами и в кубаноч-
ках на голове оказались возле моего подъезда в Столешниковом. С
ними была и девица; для правдоподобия они время от времени цело-
вались.
Их увидел и опознал Володька Сулимов. Ворвался в комнату с
радостным криком: за ними следят!.. Шутил, разумеется. Посмеялись
тогда, всерьез не приняли. А теперь, в церкви, удивлялись своей
тупости.
Поудивлялись немножко и топорной работе следователей: где
дедукция, где методы Шерлока Холмса? Но очень быстро сошлись на
том, что особой тонкости не требовалось. Ведь они и не думали до-
искиваться до истины - на кой ляд она была нужна? Нужны были наши

- 94 -

подписи под их сочинениями - а этого следствие добилось безо вся-
ких Шерлоков Холмсов. Повторю: ведь Лубянка имела дело не с вра-
гами, а со своими вполне советскими людьми.
Меня часто спрашивают: а когда у вас появились первые сомне-
ния в святости и непогрешимости Сталина? Очень, очень поздно.
Хотя меня за первую "антисоветскую вылазку" могли бы притя-
нуть к ответу еще в 31-м году, когда мне было девять лет.
Вместе с соседским мальчиком Борькой мы надули найденный
где-то презерватив, завязали ниткой. Потом нарисовали на тупом
конце красную звезду, на боку написали "Клим Ворошилов" и через
форточку пустили по ветру. (Был такой знаменитый дирижабль;
по-моему, флагман воздушного безкрылого флота.) Если не у нас,
несмышленышей, то у родителей могли бы быть крупные неприятности.
По-счастью, никто не настучал...
А вообще-то мы росли очень советскими. Так нас и воспитывали
в семьях - прямо с младенчества. Помню, лет пяти, еще не умея чи-
тать, я обратился за помощью к своей тетке Марусе: в детской
книжке с картинками, под названием "Все наркомы у тебя дома", я
увидел портрет человека в буденовке, с острой бородкой и пенсне
на крючковатом носу. По всему выходило, что это наркомвоенмор. Но
что-то было не так.
- Кто это? - спросил я. Тетка, глазом не моргнув, ответила:
- Клим Ворошилов.
(Это был, конечно, Троцкий - книжку напечатали лет за пять
до нашего разговора и до опалы Льва Давыдовича.)
- А почему с бородой? Ворошилов ведь без бороды.
- Ну, не знаю. Наверно, сбрил.
Вот так... Росли в стерильно-советской атмосфере. Как-то раз

- 95 -

к Дунским в квартиру постучалась плохо одетая женщина с ребенком,
попросили хлеба себе и девочке.
- У нас на Украине, - сказала она, - люди с голоду помирают.
Юлик затопал ногами, закричал:
- Это неправда! Вас надо в милицию отвести!
Женщина испугалась и ушла - о чем Юлий в зрелом возрасте
очень часто вспоминал со стыдом. А я в том же 32-м году топал но-
гами на свою няньку, умнейшую старуху,**) которая уверяла меня,
будто Сталин убил свою жену.
Когда меня приняли в пионеры ("Я, юный пионер Эсэсэсэр, пе-
ред лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду честно и
неуклонно выполнять заветы Ильича"... и т.д. До сих пор помню.),
я два дня не давал снять с себя красный галстук, так и спал в нем
- к умилению родителей. Впрочем, что они говорили об этом за моей
спиной, не знаю. Возможно, и не умилялись.
Мы взрослели, не ведая сомнений, веря самым диким слухам о
вредителях и шпионах. Вместе со всеми поворачивали боком зажим
для красного галстука, на котором изображен был пионерский кос-
тер. В острых языках эмалевого пламени мы пытались разглядеть
профиль Троцкого: вся Москва знала, что это чье-то вредительство.
Никакого Троцкого там нельзя было увидеть при всем желании, зато
обнаружилась идиотская накладка художника: плохо знакомый с пио-
нерской символикой, он вместо пяти поленьев (пять континентов)
изобразил три; а в пламени революции, долженствующей охватить эти
пять континентов, вместо трех языков (три поколения - коммунисты,
комсомольцы и пионеры) нарисовал пять. Перепутал. Поэтому зажимы
действительно стали изымать из обращения.
Верили мы и всему, что писали о процессах над врагами народа

- 96 -

газеты. Правда, уже тогда нам, четырнадцати-пятнадцатилетним, ре-
зала слух безвкусица судебных репортажей: "Подсудимый Гольцман
похож на жабу, мерзкую отвратную жабу." Этот пассаж я запомнил
дословно. Помню и то, что месяца через три автор репортажа Сос-
новский сам был посажен и, видимо, тоже превратился в мерзкую
отвратную жабу.
Но это были претензии к форме. А суть у нас не вызывала по-
дозрений. Раз посадили, значит, было за что. И добрый немец Ро-
берт с нашего двора, работавший на киностудии и даривший малышам
голубые и розовые куски кинолент, оказался шпионом - раз его заб-
рали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144