Это было счастье, конеч-
но. Доктора перевели в общую камеру, и он, попав с того света к
живым людям, говорил, говорил, и не мог наговориться - будто хо-
тел удостовериться, что он тоже живой...
Между прочим, судьба его не была исключительной: в "церкви"
мы встретили еще нескольких смертников, которым заменили смертную
казнь на срок. Всех их почему-то держали под угрозой расстрела
некруглое число дней - 28, 43, 57 - и заменяли "вышку" всегда де-

- 90 -

сятью годами. У нас даже создалось впечатление, что тогда, в со-
рок пятом году, вообще не расстреливали, а всем меняли смертную
казнь на червонец - даже тем, кто не подавал прошения о помилова-
нии: лагеря нуждались в рабочей силе. Может быть, мы ошибались.
На фронте-то, конечно, расстреливали, а вот в тылу - не знаю. Но
точно помню прямо-таки анекдотический случай.
В нашей камере сидело пятеро "парашютистов" - т.е., русских,
согласившихся работать на немцев, прошедших подготовку в тамошних
спецшколах и заброшенных к нам в тыл в качестве диверсантов. Вся
эта пятерка шла по одному делу. Руководителю группы дали "вышку",
двоим по двадцать пять лет и еще двоим по пятнадцать. И вдруг в
камере объявляется приговоренный к расстрелу, и рассказывает, что
ему объявили о помиловании и заменили "вышку" десятью годами...
Большой радости его однодельцы не испытали: им-то срока не снизи-
ли.
Мы с ребятами строили всяческие теории насчет этого и пришли
к выводу, что, возможно, раньше, когда в УК не было сроков больше
десяти лет, предлагалось при помиловании заменять смертную казнь
этим предельным сроком заключения. Потом катушка размоталась до
двадцати пяти лет, а пункт о помиловании забыли изменить. А что?
В нашем царстве бюрократии и не такое могло быть. Но, повторяю,
это наши умозаключения, построенные на довольно скудном материа-
ле. Возможно, все было не так - возможно, и стреляли, и заменяли
на двадцать пять...
В Бутырках мы провели несколько месяцев - времени для наблю-
дений и размышлений хватало. Но конечно же, в начале этого, в об-
щем, спокойного периода все дни напролет мы разговаривали только
о своем деле. Это как в больничной палате: в первые дни человек

- 91 -

сосредоточен на своих болячках и только потом уже начинает обра-
щать внимание на соседей. А поговорить было о чем. Каждому ведь
хотелось знать в подробностях, как у других складывалось следс-
твие: били ли, лишали передач, сажали в карцер? Кем из оставшихся
на воле интересовались следователи?.. Конечно, многое мы уже зна-
ли: ведь при подписании 206-й нам давали - нехотя - прочесть и
чужие протоколы. Мой Райцес подгонял, сучил нетерпеливо ножками,
но я все-таки весь толстенный том прочитал - ну, хотя бы прогля-
дел.
Но одно дело прочитать, совсем другое - услышать. В первом
же разговоре выяснилось, что никто ни на кого не в обиде. А могли
бы обижаться: ведь оговорили друг друга все. Правда, каждый на
себя наговорил больше, чем на других. Был с нами и Мишка Левин,
единственный несознавшийся, но он не заносился над остальными -
понимал прекрасно, как на них давили.
Сулимов рассказывал, что его лупили, сажали в какой-то осо-
бый карцер - не то холодный, не то горячий. Ребята отнеслись к
этому рассказу с некоторым сомнением, но спорить с Володькой не
стали. Как никак, он был центральной фигурой в нашем деле и зас-
луживал особого внимания чекистов.
Вообще-то на Лубянке били. Я уже упоминал про треснувшее не-
бо Александровского, соседа Юлика по камере. Двадцатидвухлетнему
Юлику он казался стариком; на самом деле Александровскому было
тогда меньше пятидесяти - об этом мне сказал недавно его сын.
"Старик", кроме того, что был нашим послом в довоенной Праге,
первым перевел на русский рассказы Чапека. Во время войны он ока-
зался на оккупированной территории и выдавал себя за неграмотного
крестьянина, чтобы не вызвать интереса оккупационных властей. За-

- 92 -

то вызвал живейший интерес советских: едва кончилась война и
Александровский объявился, его привезли на Лубянку, потребовали
признаться, что сотрудничал с фашистами - и били нещадно. Скорей
всего, это были несанкционированные побои, следовательский экс-
промт. (Да и самому Юлику следователь пару раз вмазал сапогом по
ноге.) А на серьезную обработку резиновой дубинкой требовалась,
говорили, санкция высокого начальства - и присутствие врача...
Итак, мы лежали на нарах, вспоминали весь прошедший год и
поражались. Нет, не тому, что нас арестовали - арест это, в конце
концов, дело житейское; кого посадили, кому повезло, - а своей
ненаблюдательности. Ведь были же такие громкие сигналы - а мы их
не услышали.
Незадолго до ареста Сулимов встретился с очень интересным
парнем по имени Аркадий Белинков.
- Он пишет книгу, - рассказывал Володя, - которая делится не
на главы, а на сомнения - Сомнение I-е, Сомнение 2-е... Обяза-
тельно познакомлю вас!
И повел знакомить - Шурика Гуревича и Лешку Сухова. Поднялся
по лестнице, позвонил в дверь и спросил у открывшей ему женщины:
- Аркадий дома?
- Аркадия арестовали.
По словам Сухова, Володька на своей хромой ножке с необычай-
ной быстротой скатился вниз по ступенькам - знакомство не состоя-
лось. Этот арест нас не насторожил: не мы же писали книгу, состо-
ящую из сомнений.
А вскоре одного из нашей компании, трусоватого и большого
фантазера, вызвали на Лубянку, о чем он нам тут же рассказал - то
ли по простоте душевной, то ли по мазохической потребности как бы

- 93 -

повиниться, но и не до конца - в нем была, была достоевщинка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144