(А десять лет держать невиноватых можно?)
К тому времени минлаговцев, отбывших срок, перестали
этапировать на вечное поселение в Красноярский край, оставляли в
Инте: комбинату Интауголь тоже нужна рабочая сила. Это было
большой удачей. Здесь все знакомо, здесь друзья, здесь больше
возможностей устроиться на сносную работу.
Последние месяцы заключения тянулись долго - но не скажу "мучительно
долго": все-таки где-то невдалеке маячила свобода. Ну, не совсем
свобода - но не лагерь же!.. Мы стали потихоньку отращивать
волосы.
Эти месяцы в Минлаге не были омрачены крупными неприятностями. А
вот на Воркуте был большой "шумок" - забастовка зеков под лозунгом
"Стране уголь, нам свободу". Приезжали из Москвы комиссии,
уговаривали - а кончилось стрельбой из пулеметов; многих, говорят,
поубивали. Мы об этом знали только понаслышке, поэтому не могу
рассказать подробно, хотя понимаю: это событие поважней, чем наши
приготовления к полувольной жизни... Но я ведь стараюсь писать
только о том, что видел своими глазами.
Из Москвы нам уже прислали вольную одежду: одинаковые полупальто-
москвички с барашковыми воротниками, одинаковые шапки и одинаковые
костюмы венгерского пошива. О костюмах позаботился наш школьный
друг Витя Шейнберг. Нам они не понравились: пиджаки без плеч, без
талии, брюки узкие.
Поправить дело взялся зек-портной из Вильнюса. Он перешил их по
последней моде; мы только не учли, что для него последней модой
были фасоны тысяча девятьсот тридцать девятого года... Когда
Витечка поглядел - уже в Москве - на эти изуродованные костюмы, он
чуть не заплакал.
На свободу минлаговцы уходили не прямо со своего лагпункта, а
через Сангородок: там надо было выполнить какие-то последние
формальности..
Пришел и наш черед. Мы расцеловались с друзьями, собрали все пожитки
в один узел и с маленьким этапом двинулись в Сангородок. Там нас
разыскал заключенный врач Толик Рабен; оказалось, он москвич и
даже учился в мединституте вместе с Белкой, женой не раз уже
упомянутого д-ра В.Шейнберга, Витечки.
Рабен пригрел у себя в лазарете поэта Самуила Галкина - кажется,
единственного оставшегося в живых из писателей, осужденных в 49-м
году по делу Еврейского Антифашистского комитета. (Комитет, как
установила Лубянка, оказался гнездом сионистов и антисоветчиков.)
Галкину предстояло в скором времени тоже выйти на свободу; он пожелал
познакомиться с нами.
Красивый, с ясными детскими глазами и курчавой ассирийской
бородой, он мягко упрекнул нас за незнание еврейского языка. Сам
он писал на идиш, но в лубянской камере сочинил маленькое
стихотворение на русском языке. На память нам он записал его
мелким почерком на узенькой полоске бумаги - чтоб не отобрали при
последнем шмоне. Вот оно:
Есть дороженька одна
от порога до окна,
от окна и до порога -
вот и вся моя дорога.
Я по ней хожу, хожу,
ей всё горе расскажу,
расскажу про все тревоги
той дороженьке-дороге.
Есть дороженька одна -
ни коротка, ни длинна,
но по ней ходили много
и печальна та дорога.
Я теперь по ней хожу,
Неотрывно вдаль гляжу...
Что ж я вижу там вдали?
Нет ни неба, ни земли.
Есть дороженька одна -
от порога до окна,
от окна и до порога.
Вот и вся моя дорога.
Простившись с Галкиным и Рабеном, мы в последний раз отправились на
вахту. Вертухаи тщательно прошмонали нас, галкинского
стихотворения не нашли, но гадость на прощанье сделали: остригли
обоих наголо. После чего выпустили за ворота.

ПРИМЕЧАНИЕ к гл.XIX
+) Денег минлаговцам поначалу не платили вовсе.Потом, видимо,
вспомнив, что по марксистской теории "рабский труд не
производителен", стали начислять нам зарплату - но не как вольным,
а без северного коэффициента. Зато из заработка вычиталась
стоимость питания, одежды и еще чего-то - в том числе и охраны (не
здоровья, а лагерной охраны, конвоя). Оставалась небольшая сумма,
которую переводили на лицевой счет зека. Каждый месяц можно было
взять со счета несколько рублей и купить в ларьке, скажем, папирос
или конфет. Справедливости ради замечу, что у перевыполнявших
норму шахтеров после всех вычетов оставалась приличная по тем
временам сумма - рублей 200-300. Но таких стахановцев было очень
мало.
++) Зачеты - это форма поощрения хорошо работающих и не
нарушающих режим зеков. На ББК и на других гулаговских стройках
тридцатых годов зачеты практиковались; потом о них забыли и
вспомнили только году в сорок седьмом. Каждый месяц со срока
скащивалось определенное количество дней - в зависимости от
характера работы. Продержалось это нововведенье недолго. Надо
сказать, что встретили мы его с недоверием и проводили без
сожаления - не очень надеялись, что зачеты сработают. А вот
сработали.


ХХ. "СВОБОДА ЭТО РАЙ"
Нет, такой наколки в наше время блатные не делали, я впервые
увидел ее в отличном фильме Сережи Бодрова "С.Э.Р." Но свобода
действительно рай. Мы почувствовали это в первую же минуту.
Нас, человек пять освободившихся, погрузили в кузов полуторки,
и мы - без конвоя! - поехали в поселок. Городом Инта стала потом.
Леша Брысь, наш товарищ по третьему ОЛПу, к торжественному моменту
опоздал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144