П (антисоветская агитация
во время войны) и - 11 (участие в антисоветской группе или органи-
зации), все мы начали упираться, когда дело дошло до пункта 8 че-
рез 17 - соучастие в террористической деятельности. Это уж была
такая белиберда, что мы не сразу поверили в серьезность обвинения.
А когда поверили, многие испугались: ведь за это наверняка
расстреляют! В расстрел я почему-то не верил - но и не сомневался,
что дадут 10 лет. Признаваться же в том, о чем не только не гово-
рили, но и не думали, не хотелось. Сейчас-то приятно было бы подт-
вердить: да, готовили покушение. И корреспондент молодежной газеты
восхитился бы: "Вот, были ведь отважные молодые ребята, готовые
рискнуть жизнью!.." (Я такое читал). Возможно, где-то и были - но
не мы. И мы не сознавались.
Тогда следствие усилило нажим. Именно на этом этапе меня поп-
робовали дожать бессонницей.
Делалось это так. По сигналу отбой я начинал стаскивать са-
пог, но в этот момент открывалась "кормушка" - оконце в двери моей
одиночки - и надзиратель негромко приглашал: "Без вещей" (Это зна-
чило "на допрос"; еще одно проявление бессмысленной лубянской
конспирации). Меня приводили на допрос к Макарову и начиналась
обычная бодяга:
- Ну, Фрид, будем давать показания?
- Я вам все рассказал.
- Колись, Фрид, колись. Вынимай камень из-за пазухи.

- 26 -

- Все, что было, вы уже знаете.
- Ну, подумай еще, подумай... Знаешь, что сказал великий гу-
манист?
- Знаю. "Если враг не сдается, его уничтожают"... Но я-то не
враг.
- Ничего, мы из тебя сделаем антисоветчика!
- Конечно. Это как помидор: сорвали зеленый, в темном месте
дозревает.
- Поменьше умничай. Кто кого сгребет, тот того и у-у... Зна-
ешь, как там дальше?
Я знал. Отвечал без радости:
- Ну вы, вы меня сгребли.
- А следовательно?! - веселился Макаров. - Колись, Фрид! (Или
для разнообразия: "телись, Фрид") Мы не таких ломали!
И так далее, до бесконечности - вернее, до утра. Он еще успе-
вал почитать газету, поговорить с женой по телефону - вполголоса и
в основном междометиями, выпить свой несладкий чай. А под конец,
глянув на часы, отпускал меня:
- Иди пока. И думай, думай.
Меня отводили в камеру, я стаскивал сапог - но до второго де-
ло не доходило; надзиратель объявлял:
- Подъем!
Это значило, что весь день я должен был сидеть на узкой кой-
ке, не прислоняясь спиной к стене и не закрывая глаз. Днем спать
не разрешалось, за этим надзиратель следил, то и дело заглядывая в
глазок - "волчок" на тюремном языке. Стоило мне закрыть на секунду
глаза, вертухай начинал теребить заслонку волчка:
- Не спитя! Не спитя!

- 27 -

Можно было, конечно, гулять по камере, но в одиночке на Малой
Лубянке особенно не разгуляешься: узкая келья в подвале или полу-
подвале, от двери до стены два метра двадцать, расстояние между
койкой и боковой стенкой сантиметров пятьдесят. Окна нет вовсе,
неярко горит лампочка за решеткой над дверью - тоже заключенная...
На душе погано.
Так проходил день. Дождавшись команды "отбой", я стаскивал
сапог - и повторялась сказка про белого бычка: вызывали на допрос,
Макарка спрашивал, не готов ли я дать чистосердечные показания,
советовал телиться - и так до следующего утра.
На третий день я забеспокоился. И тут судьба дала мне мой
шанс - в лице тюремного врача. Раз в неделю, а может и чаще, каме-
ры обходил испуганный человечек с рыжим как веснушка пятном во всю
щеку. Задавал всегда один и тот же вопрос: "Клопы есть?" - и спе-
шил покинуть камеру, боясь, видимо, что его заподозрят в сношениях
с арестантами.
Прежде, чем врач выскочил в коридор, я успел проговорить:
- У меня температура.
Он сунул мне градусник и вышел. Дверь одиночки захлопнулась.
Вспомнив опыт школьных лет, я незаметно нащелкал температуру -
ногтем по головке градусника. Врач вернулся, посмотрел на термо-
метр: 37,7 (набивать больше я остерегся). И позволил мне лежать
два часа.
На мою удачу - может быть, из-за незначительности послабления
- следователю об этом не доложили. А полагалось бы. Потому что за
два часа я отлично высыпался. Приходил на допрос и чуть не валился
со стула, симулируя крайнее изнеможение - но подписывать протокол
о террористических намерениях все равно отказывался.

- 28 -

Теперь уже забеспокоился Макарка.
- А ну, сними очки, Фрид! Ты сидя спишь.
- Не сплю. - Я снимал очки и смотрел на него широко открытыми
глазами.
На пятый день он сказал:
- Нет, точно, ты спишь. Не может человек не спать пять суток!
- Может. Продержите меня еще дней десять, и я вам что угодно
подпишу. А пока что я в здравом уме и повторяю: никаких разговоров
о терроре мы не вели.
И Макаров отступился. Не думаю, чтоб он пожалел меня. Пожа-
лел себя: надвигались майские праздники и, конечно же, хотелось
погулять два-три дня. А я радовался: перехитрил их! Маленькая, а
победа...
К вопросу о терроре мы с Макаровым вернулись месяца через
полтора. Он показал мне протоколы допросов четырех ребят - вернее,
только их подписи и ответы на вопрос, был ли в присутствии Фрида
разговор о желательности насильственной смерти Сталина.
Уж не знаю, какими способами он и другие следователи выбили
из них нужный ответ, но только все четверо подтвердили: да, такой
разговор был.
- Видишь? - грустно сказал Макарка. - Так чего же упираться?
Ты изобличен полностью, поверят четверым, а не одному. Давай, под-
писывай.
И я смалодушничал, подписал такое же признание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144