Электромоторчик крутил червячный вал и через две дырочки, как фарш
выползали наружу глиняные колбаски - пыжи для взрывников.
Со строительством дороги новые обязанности Ярослава Васильевича
не сравнить, но и они показалась Полковнику слишком тяжелыми для
такого человека, как Смеляков. Он перевел его в бойлерную. Теперь,
приходя на работу, Ярослав должен был нажать на пусковую кнопку и
сидеть, поглядывая время от времени на стрелку манометра - чтоб не
залезла за красную черту. Уходя, надлежало выключить насос.
Совестливый Смеляков по нескольку раз в день принимался подметать и без
того чистый цементный пол. Раздобыв краски у художника Саулова,
покрасил коробку пускателя в голубой цвет, а саму кнопку в
красный. И все равно оставалось много свободного времени. Мы с
Юликом - а иногда и со Светом - забегали к нему поболтать. К этому
времени мы уже знали его невеселую историю.
Сам он был нелюбителем высокого штиля и никогда не назвал бы
свою судьбу трагедией. Я тоже не люблю пафоса - но как по-другому
сказать о том, что со Смеляковым вытворяла искренне любимая им
советская власть?
В 34-м году молодой рабочий поэт, обласканный самим Бабелем,
заметил по поводу убийства Кирова:
- Теперь пойдут аресты и, наверно, пострадает много невинных
людей.
Этого оказалось достаточно. Ярославу дали три года. И немедленно
распустили слух, будто посажен он за то, что стрелял в портрет
Кирова. Зачем стрелял, из чего стрелял - неясно. Ясно, что
мерзавец.
Этим приемом чекисты пользовались часто. Одна очень знаменитая
актриса - не помню, какая именно, но в ранге Тамары Макаровой -
оказалась на кремлевском банкете рядом с Берией и отважилась
спросить: что с Каплером?
- Почему вас интересует этот антисоветчик и педераст? -
ответил Лаврентий Павлович.
Это Каплер-то педераст? - удивилась про себя актриса. У нее,
видимо, были основания удивляться. Но вопросов больше не задавала:
не может же порядочную женщину волновать судьба педераста!.. Но
это так, к слову.
А Смеляков вышел на свободу в 37-м, не самом хорошем, году.
Вернулся в Москву, продолжал писать, но тут началась война. Другие
писатели пошли в армию капитанами и майорами - кто в
корреспонденты, кто в политруки. А Ярослава с его подпорченной
биографией определили в стройбат. В первые же месяцы их часть
угодила в окружение. Ярослав Васильевич рассказывал, как они
метались в поисках своих, и никто не мог указать им направление.
Толкнулись в штаб какой-то чужой части. Дверь открыл полуодетый
майор-особист, пахнувший, по словам Смелякова, коньяком и спермой.
Обматерил и вернулся к своей бабе...
Весь стройбат попал в плен к финнам. Там Ярослав вел себя
безупречно. Был, выражаясь языком официальных бумаг,
"организатором групп сопротивления". Поэтому во втором его лагере
(втором - это если не считать финского), в так называемом
"фильтрационном", Смелякова продержали недолго - грехов за ним не
водилось.
Было это в Подмосковном угольном бассейне. Там он познакомился с
прелестной женщиной, работавшей в конторе; освободившись, женился
на ней и увез в Москву вместе с уже довольно большой дочкой.
Опять писал стихи, даже издал один или два сборника. И однажды,
выпивая с Дусей и каким-то приятелем, сказал:
- Странное дело! О Ленине я могу писать стихи, а о Сталине не
получается. Я его уважаю, конечно, но не люблю.
Когда приятель ушел - я ведь знал его фамилию, знал, но к
сожалению забыл - Дуся заплакала.
- Если б ты видел, какие у него сделались глаза, когда ты это
сказал!
- А что я такого сказал? Сказал - уважаю.
Но оказалось, что Сталину этого мало. Приятель вполне оправдал
Дусины ожидания, и Смелякова посадили в третий раз, не считая
финского раза. Припомнили плен и припаяли кроме антисоветской
агитации еще и измену Родине.
Я уже говорил: недолюбливая Сталина, Ярослав Смеляков всегда
был и в лагере оставался советским поэтом - может быть, самым
искренне советским из из всех. Послушав наши лагерные стишата, он
сдержанно похвалил отдельные места в "Обозрении" и во "Враге
народа", но с большим неудовольствием отнесся к "Истории
государства Российского". Зло и несправедливо, - сказал он. Из
написанного нами ему понравился только рассказ "Лучший из них".
Смеляков был вторым человеком, который сказал про нас: писатели.
Первым был Каплер. И так случилось, что много лет спустя они оба
написали нам рекомендации в Союз Писателей.хх)
В стихах самого Смелякова, написанных в тюрьме и в лагере - их
не много - злобы не было. Только печаль и недоумение; особенно в
одном из них - не знаю, печаталось ли оно где-нибудь, кроме моих
воспоминаний. Приведу его, как запомнил:
В детские годы, в преддверии грозной судьбы,
сидя за школьною партой, веснущат и мал,
я в букваре нашу заповедь "МЫ НЕ РАБЫ"
с детскою верой и гордостью детской читал.
Дальше вела меня века крутая стезя,
марш пятилеток над вьюжной страною гремел.
"Мы не рабы и не будем рабами, друзья!" -
в клубе фабзавуча я с комсомольцами пел.
...............(с т р о ч к у не п о м ню)...............
годы я тратил и жизь был потратить готов,
чтобы не только у нас, а на всей бы земле
не было белых и не было черных рабов...
Смело шагай по расшатанной лестнице лет!
К царству грядущего братства иди напролом!
Как же случилось, что я, запевала-поэт,
стал - погляди на меня - бессловесным рабом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144