А пост-скриптум был такой: "Не успела отправить письмо, и вот ка-
кая новость". Новостью оказался некролог в интинской газете "Иск-
ра".

- 83 -

**) Это значение слова "параша" широко известно с дореволю-
ционных времен. Но есть и другое, советское. Параша - это лагер-
ный слух, утка.
***) В песенке правоверный еврей рассказывает, как он пост-
роил себе праздничный шалашик, "кущу". Сотворил молитву, зажег
свечу и увидел чудо: огонек на ветру не гаснет, горит тихо и ров-
но.
****) Когда я писал эту главу, мой сокамерник был жив. (И
Брест был нашим, а не белорусским.) А полгода назад Олави умер.
Его вдова Лида прислала мне нью-йоркскую метрику мужа и просьбу
поинтересоваться в американском посольстве: не помогут ли вдове
соотечественника материально? Пенсия-то у нее мизерная... Я при-
ложил к Лидиному письму свой рассказ о судьбе Олави Окконена, и
знакомая девушка американка снесла документы в посольство.
Казалось бы, после всех газетных кампаний по розыску амери-
канцев - иногда мифических, - сидевших или погибших в сталинских
лагерях, посольские должны были отнестись с вниманием. Ничего по-
добного! Чиновник отреагировал так: "Где этот Брест? В Белорус-
сии? Пускай обращается в наше посольство в Минске". Что тут ска-
жешь?.. Бюрократы всех стран, соединяйтесь!..
*****) Лет через семь, уже на свободе, я случайно увидел это
экзотическое имя в каком-то иллюстрированном журнале. Подпись под
фотографией гласила: "Занятия ведет преподаватель физкультуры
57-й московской средней школы Джемс Ахмеди". Значит, и он вернул-
ся? А может, повезло - не успели посадить.



- 84 -

IV. "ЦЕРКОВЬ"

Третья моя тюрьма началась с того же, что и первые две. Всех
нас поодиночке развели по боксам - торопливо, бегом, будто боя-
лись не успеть. И куда спешили, интересно?..
Часа два мы просидели в боксах, пытаясь угадать, есть ли кто
из наших по соседству. Послышался голос Шурика Гуревича: он запел
- опытный конспиратор! - старую солдатскую песню, которую от ко-
го-то узнал Сулимов. Володя научил и нас - а больше нигде я ее не
слышал:
- Ты не плачь, моя красавица, расстаемся мы всего на десять
лет...
Чей-то фальшивый голос - не Юлика ли? - подхватил:
- Проводи меня ты до околицы...
- Помаши, помаши платочком вслед. - Это пропел я. Естествен-
но, сразу же прибежал вертухай, велел замолчать. Но уже ясно бы-
ло: Фрид здесь, Дунский здесь, Гуревич здесь.
Потом дверь моего бокса открылась, вошел офицер в фуражке с
васильковым верхом и протянул мне бумажку:
- Прочтите и распишитесь, что ознакомлены.
Это было постановление ОСО: "За участие в антисоветской мо-
лодежной группе и высказывание террористических намерений в отно-
шении главы советского правительства и партии направить в испра-
вительно-трудовые лагеря сроком на десять лет." Не ручаюсь, что
привожу текст дословно, но помню, что меня тогда еще удивило:
нигде не сказано, "осудить, приговорить". Просто - "направить".
Как в командировку... Вот это удивило, а срок 10 лет - нисколько,
я другого и не ждал.

- 85 -

А Юлик Дунский рассказал мне, когда встретились, что он,
расписавшись, сказал офицеру "спасибо". На что тот, кажется, оби-
делся. А вежливый Юлик и не думал издеваться: просто, дал ему че-
ловек ручку; возвращая ее, Юлик и поблагодарил. За ручку, не за
срок же.
К вечеру меня и остальных развели по камерам. От первой из
бутырских камер у меня в памяти никаких ярких впечатлений не ос-
талось: большая, человек на двадцать, довольно грязная, и с режи-
мом, против Лубянки, очень либеральным. Койки, которые по идее
должны были в вертикальном положении пристегиваться после подъема
к стене, не пристегивались. Можно было весь день валяться на них,
громко разговаривать и петь - это тоже не возбранялось. А про об-
щипанные курильщиками книжки я уже упоминал. Пробыл я там дня
два, ни с кем не успев толком познакомиться, и был переведен в
"церковь". Так назывался пересыльный корпус Бутырской тюрьмы, ку-
да собирали всех, получивших срока от Особого Совещания, народных
судов и военных трибуналов. До революции это действительно была
тюремная церковь. В связи с требованиями нового времени ее пе-
рестроили, уложили перекрытия и на двух или трех этажах размести-
ли очень просторные камеры.*)
Впрочем, просторными они были по замыслу тюремных архитекто-
ров; а в мое время камеру, рассчитанную на пятьдесят человек, на-
селяло сотни полторы арестантов. Взамен коек были сплошные нары,
но все равно места на всех не хватало, многие спали под нарами,
на полу.
Не успел я хорошенько оглядеться в своем новом узилище, как
дверь с грохотом открылась, и в камеру, к великой моей радости,
запустили Мишку Левина и Лешку Сухова. А чуть погодя - еще троих

- 86 -

моих однодельцев: Юлика, Шурика Гуревича и Рыбца - Виктора Ле-
венштейна.
Завидев его, в углу - самом удобном месте камеры - поднялся
на нарах некто с лихими усами вразлет и радостно заорал:
- Перс! Здорово!.. Иди сюда.
Оказалось, это староста камеры Иван Викторович - вот фамилию
не помню. Знаю только, что он был "вояка", как называли всех ар-
мейских, в большинстве своем побывавших в немецком плену. Иван
Викторович - так его все величали, несмотря на молодость - был
человеком волевым, энергичным и справедливым. Старостой он назна-
чил сам себя, и никто этому не воспротивился.
На Лубянке они с Витькой сидели в одной камере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144