А
пожарную команду с позором разогнали.
И оперы пошли работать грузчиками и чернорабочими в ОРС, в ОТС,
на ТЭЦ.
Юлик своими ушами слышал, как двое грузчиков, отдыхая на тяжелых
мешках, обсуждали политическую ситуацию:
- Это два авантюриста мутят, Никитка с Николкой... Ну ничего,
скоро им укорот сделают! Будет, как было.
Никитка с Николкой - это Хрущев с Булганиным. А на "укорот"
разжалованные чекисты крепко надеялись. В их среде ходили свои
параши, полные таких же несбыточных надежд, как зековские мечты об
амнистии.
- Скоро опять будут на Инте лагеря, - передавали они друг
другу неизвестно кем пущенный слух. - Маленькие, но с большим
штатом.
В городской бане двое пьяных грузчиков поскандалили с майором
Блиндером, которого из органов погнали еще в 52 году, в разгар
антисемитской кампании - и грозный эмгебист пошел заведовать
пекарней. Над ним тогда потешалась вся Инта. А теперь недавние
коллеги накинулись на него с руганью:
- Ваша нация хитрая! Знаете, когда слинять, куда устроиться!
Действительно, ведь обидно: он сидит в кабинете, а они для
него мешки ворочают. Один из грузчиков даже стукнул бывшего майора
шайкой...
Зеки освобождались в ту зиму пачками. Вышел из зоны и Самуил
Галкин. Его с почетом встретили местные евреи - даже те, кто ни
строчки его не читал, как например, Ян Гюбнер. На улице Кирова мы
увидели смешную и трогательную процессию: соплеменники вели
Cалкина, поддерживая под локотки, как цадика; каждый норовил хотя
бы дотронуться до знаменитого поэта. А он шел, растерянно и
счастливо улыбаясь.
Продолжить знакомство нам так и не удалось: к сожалению (хотя, почему к
сожалению? К счастью!) Галкин на Инте не задержался, уехал в
Москву.
Освободился и сразу пришел к нам Жора Быстров: так было уговорено еще в
зоне. Тогда мы и не подозревали, что он успел перевести со своего
лицевого счета на наши по тысяче рублей каждому: знал, что у нас
там копейки, а он на инженерской должности и зеком зарабатывал
прилично. Эти две тысячи очень пригодились нам на первых порах.
А теперь мы взяли под расписку железную кровать со склада ЖКО и
Жорапоселился у нас в домике. Кровать встала вдоль задней стенки,
под углом к нашей. Все оставшееся пространство занял квадратный
стол, но это было даже удобно. Для стульев места все равно не
хватало, и мы рассаживали гостей на двух кроватях. Человек
пятнадцать умещалось: все были тощие.
Жорка сразу подружился с Робином. Он подзывал его каким-то особым,
почти неслышным причмокиванием. По его словам, так фронтовые
разведчики подманивают сторожевых собак. (Надо полагать, чтобы
"произвести бесшумное снятие", т.е., зарезать.)
А Голда Мейерсон признала Жору за главного в доме и к нашей
обиде, как собака провожала его до ворот шахты 9 - его, а не нас.
Вместе мы стали готовиться к приезду мам. Моя должна была вот-вот
привезти к нам на жительство Минну Соломоновну.
В день приезда мы приготовили вкусную еду - Ян Гюбнер помог. Я
сбегал в магазин за тортом, но споткнулся и у самого порога
шлепнулся вместе с тортом на грязный снег. Времени бежать за
вторым уже не было. Срезали крем, отдали Робину, а остальные
поставили на стол.
Со станции вез мам рысак; на козлах -безотказный Васька Никулин.
Собственный выезд произвел на них впечатление. А чтобы наше жилье
своим убожеством не омрачило радость встречи, мы заранее приняли
меры.
Дверь из кухни в комнату завесили драным лагерным одеялом. Через
так называемые сени -тамбур из тарных дощечек - провели приезжих в
кухню и торжественно объявили:
- Вот наша комната!
- А вы писали, еще кухня есть? - робко поинтересовалась Елена
Петровна, моя мама. Мы объяснили, что сени - это и есть наша
кухня.
- А почему на стене тряпка?
- Это чтоб не дуло. Там в стене большая щель.
Мама еще раз огляделась и храбро сказала:
- Что ж, очень мило.
Вот тогда мы сорвали со стены тряпку и ввели мам в комнату, где
их уже ожидал роскошно сервированный стол. Эффект был именно
такой, какого мы добивались: по контрасту с кухней наша комната
выглядела вполне сносно.
Пришли гости, и все без исключения понравились нашим матерям. А те -
им. Мамы сразу получили приглашение в несколько солидных интинских
домов - к Шварцам, к Гарри с Тамарой, к Тоне Шевчуковой...
Минна Соломоновна с ее астмой и глаукомой по гостям ходить не
могла, а Елена Петровна ходила. С испугом смотрела, как "мальчики"
вместе с хозяевами хлещут водку стаканами, но помалкивала: в чужой
монастырь со своим уставом не совалась.
Погостив неделю, моя мама уехала, а Минна Соломоновна осталась у нас
на вечном поселении. Ее это нисколько не угнетало: потом, в
Москве, она говорила, что эти полтора года в Инте она считает
лучшими годами своей жизни.
С Юликом она вспоминала всякие случаи из его детства:
- Помнишь, Юленька: когда мы пришли в гости к дяде Мише, во
двор выбежала маленькая девочка, совсем голенькая. У кого-то в
квартире играл патефон и она стала танцевать под музыку. Ей
кричали: "Прекрати, Майка! Майка, иди домой!" - а она все
кружилась и кружилась. Помнишь?.. Так вот, она теперь стала
балериной и говорят, очень не плохой. Ее фамилия Плесецкая.
Юлик читал ей только что сочиненные стихи про наш домик и его
обитателей:
У Жоры есть волосики -
Штук сто волосков.
В волосках две просеки,
Идущие от висков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144