- Товарищ Панченко, можно к вам обратиться?
- Обращайся.
- Я хочу попросить вас об одолжении.
- Каком?
- Нет, вы пообещайте, что сделаете. Да это нетрудное!
- Ну, обещаю.

- 134 -

- Товарищ Панченко! Можно, я залезу обратно под нары?
Панченко разрешил.
Недели через две после драки с Васькой в камеру вернулся из
карцера Никола Сибиряк. Это был серьезный вор, не чета той мелюз-
ге, с которой мы имели дело раньше.
Никола был уже в курсе всего, что у нас произошло в его от-
сутствие.
Подсел ко мне, уважительно поговорил. Похвалил:
- Ты духарь.*****) А Васька, падло, много на себя взял. Он
порчак, натуральный торбохват, его уже приземлили, лишили во-
ровским куском хлеба... Слушай, ты все-таки, когда тебе кешер об-
ломится, немножко мне давай. Немножко. А то неудобно, понял? А не
будет у тебя, возьми у нас. - Своими светлыми широко расставлен-
ными глазами он показал на решку, утыканную пайками и свертками с
едой. - У нас много.
Я его понимал: Николе не хотелось шумного скандала, зачем? У
них действительно еды было много. Но для поддержания авторитета
надо было взимать с меня хотя бы символическую дань. И я пошел на
компромисс, мне тоже не хотелось скандала. Угощал его чем-нибудь,
но от его угощения мягко отказывался.
Воры относились с Николе с почтением, даже с подобострасти-
ем. Сама кличка "Сибиряк" этому способствовала: сибирские воры
считались наиболее уважаемыми. За ними следовали ростовские - а
московские стояли на нижней ступеньке иерархической лестницы.
Сибиряк большую часть дня сидел в задумчивости у окна на
верхних нарах - воры предпочитают верхние, потому что там можно
играть в карты, не боясь, что вертухай увидит через волчок. Или
ходил по камере, голый до пояса, в белых кальсонах, заправленных

- 135 -

в хорошие хромовые сапоги. На животе у него розовели еще свежие
шрамы - штук пять параллельных полосок. Это он резал себе живот,
чтоб не пойти на этап. Способ был довольно распространенный: от-
тягиваешь кожу и режешь бритвой, ножом или осколком стекла. Раны
не глубокие, только кожа, ну, и соединительная ткань - а крови
много; зрелище пугающее! Правда, со временем врачи перестали пу-
гаться. Накладывали несколько скобок, талию как кушаком обматыва-
ли бинтом и выносили вердикт: может следовать этапом.
Слушать "романы", которые тискали на нарах интеллигенты (пе-
ресказывали книги или фильмы; фильмы были по моей части) - этого
Никола не любил, не мог сосредоточиться. Его мозг - думаю, не
совсем здоровый - был занят какими-то своими мыслями. Пока
остальные по-детски увлеченно слушали, Сибиряк расхаживал по про-
ходу, обхватив плечи руками, и тихонько напевал:

... Ту-ру, ту-ру, ту-руту... полный зал,
Волчицею безжалостной опасной,
Я помню, прокурор ее назвал.

Хотела жить счастливо и богато,
Скачки лепить, мадеру, водку пить -
Но суд сказал, что ваша карта бита
И проигрыш придется уплатить.

Скачки лепить - заниматься квартирными кражами. Всех слов
песни Никола, по-моему, не знал; не знаю и я. А мотив был "Зачем
тебя я, миленький узнала".
Там на Красной Пресне, я впервые услышал знаменитую "Цент-

- 136 -

ралку" - или "Таганку", кому как нравится. Ее очень трогательно
пели на верхних нарах:

Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом:
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, несчастного, по новой ждет.

Централка! Те ночи полные огня...
Централка, зачем сгубила ты меня?
Централка, я твой бессменный арестант,
Пропали молодость, талант в стенах твоих!

Отлично знаю я и без гадания:
Решетки толстые нам суждены.
Опять по пятницам пойдут свидания
И слезы горькие моей жены.

Припев, и потом:

Прощай, любимая, живи случайностью,
Иди проторенной своей тропой,
И пусть останется навеки тайною,
Что и у нас была любовь с тобой...******)

За свои десять лет в лагерях я слышал много песен - плохих и
хороших. Не слышал ни разу только "Мурки", которую знаю с детства;
воры ее за свою не считали - это, говорили, песня московских хули-
ганов.

- 137 -

Рядом с Сибиряком спал смазливый толстомордый ворёнок по
кличке Девка. У этой девки, как я заметил в бане, пиписька была
вполне мужская - висела чуть ли не до колена. Никола время от вре-
мени тискал его, смачно целовал в щеку. Тот лениво отбивался: бро-
сай, Никола!.. Не думаю, чтоб Никола приставал к малолетке всерьез
- а если и так, то сразу скажу, что в те времена мы не знали "опу-
щенных" т.е., опозоренных навсегда "петухов". (Не было и этих тер-
минов; я их вычитал в очерках о современных колониях.) Педерастия
в лагерях была - но на добровольных началах; к пассивным участни-
кам относились с добродушной насмешкой, не более.
За стеной, в женской камере, обитали две блатные бабенки,
"воровайки", "жучки" - Нинка Белая и Нинка Черная. С ними перего-
варивались через кружку: приставишь кружку к стене и кричишь, как
в мегафон. (У кружек было и другое назначение, служить подушкой.
Ложишься боком, голова опирается на обод кружки, а ухо внутри.)
Я-то с воровками не переговаривался, а блатные кокетничали
вовсю:
- Нинка, гадюка семисекельная! Тебя вохровский кобель на
псарне ебал!.. Давай закрутим?
- Закрути хуй в рубашку, - весело отзывалась "гадюка" - не
знаю, Белая или Черная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144