В конце каждого дня пути разбивался стан чуть в стороне от проселка.
Сил каждое утро благословлял нашу стоянку на данном месте, положив одну
руку на змеиный амулет.
Вокруг нас тянулась до самых гор дикая пересеченная местность. На ней
в изобилии встречались водоемы и рощи темных тонких деревьев, иначе бы
летняя жара спалила нас досуха. Я жила на одном козьем молоке, и это мне
не особенно нравилось. Волосы Тафре я расчесывала по первой вечерней
прохладе, перед тем, как к ней приходил Эттук после обильной трапезы
вокруг костра, пьяный, вымазанный в жире и рыгающий.
Ночью я спала под открытым небом, что при такой теплой погоде не
имело значения, но подтверждало мое ничтожное положение. Никто из воинов
меня не беспокоил; у них было правило не спать с женщиной, коль скоро
становилось заметно, что утроба у нее заполнена, хотя я не заметила, чтобы
Эттука стесняло это обстоятельство, когда речь шла о Тафре.
Мои груди стали больше и тяжелей от молока, и у меня начинались боли
в спине и в основании позвоночника.
- Что случилось? - спросила у меня Котта. Наверное, я издала легкий
стон от боли, сама того не замечая. Я рассказала ей о своих трудностях, и
она попросила у Эттука мула. Должно быть, она привела прежний аргумент -
еще один самец для племени - ибо мул стал моим, и отныне я ехала следом за
Тафрой.
Сил ко мне не приближался, и если даже он навел свои чары, то я никак
этого не ощутила.

Путешествие было монотонным, но скука иногда может быть
предпочтительней, чем иные вещи.
На девятый день пути, ближе к закату, среди воинов впереди возникло
какое-то волнение. Мы проезжали через узкое ущелье, где дорога проходила
по руслу высохшего ружья. С обеих сторон высились скалы, а деревья,
вцепившись корнями в скальные стены, склонялись перед нами; их томные
вершины покачивались подобно перьям на металлическом шлеме. Вот наверху-то
среди этих деревьев воины заметили какое-то подозрительное движение:
зверей там не было.
Когда эта новость просочилась до обоза с женщинами и козами, среди
тех и других возникла легкая паника. Вражеское племя, собирающееся напасть
на нас с верха ущелья? Однако никакого нападения не произошло. Мы
добрались до более высокой местности. И наступила ночь.
Лагерь разбили в убежище из других скал и навалили камней вокруг трех
открытых сторон, соорудив таким образом импровизированный вал; внутри
разожгли костры из хвороста. В красном свете воины стояли в карауле, и их
лица выражали напряженное удовольствие. Драться - это было хорошо. У
племен долин считалось признаком мужественности овладеть многими
женщинами, породить уйму сыновей, но лучше всего - как можно больше мужей.
Женщины сбились в кучу вокруг главного костра и нервно тараторили, словно
намеренно преувеличивая страх, чтобы еще раз подчеркнуть храбрость своих
мужчин. Я сидела неподалеку от палатки Эттука, зашивая без всякого
интереса и смысла кусок ткани. Ткань эта в других руках могла бы стать в
результате носильной сумкой, но я лишь создавала иллюзию труда. У них не
любили, чтобы женщины в крарле бездельничали; а я таким образом казалась
занятой, хотя на самом деле ничем не занималась. Сгруппировавшиеся у
других костров Эттук и воины постарше пили и смеялись.
Внезапно ночь разорвал топот копыт. В лагере воцарилась тишина. Сразу
же показались выхваченная племенем костра мужская фигура, силуэт коня,
развевающаяся грива и волосы. Выкрикнули слова, которых я не разобрала и
что-то перелетело через каменную изгородь, вонзившись глубоко в почву.
Всадник снова повернул, подняв коня на дыбы, и пропал столь же
стремительно, как появился. Эттук подбежал к брошенному предмету, вытащил
его из земли и потряс им - заостренным колом длиной фута в четыре с
привязанными лоскутьями алой шерсти и тремя кольцами из белой глины.
- Копье войны! - закричал Эттук со свирепой радостью в голосе.
Поднялись крики. Воины прыгали и вскидывали руки. Женщины сбились
потеснее - кроме одной, высокой дочери провидца. Та поднялась и пошла
вдоль палаток за отцом и вскоре вернулась с ним.
Сил поднял костлявую руку, а другой стиснул одноглазого змея.
- Танец войны, - объявил он, и воины радостно заорали.
Словно это послужило сигналом, все женщины поднялись и разбежались по
своим палаткам, все, кроме дочери Сила и меня. Меня они не увидели в
темной тени палатки. Дочь Сила несла переброшенную через руку черную
мантию, которую и надела теперь на отца. На ней красовались разноцветные
вышивки, варварские изображения солнца и луны, дерева и горы, моря и огня.
Он тряхнул широкими рукавами, сложил руки на груди и затянул какую-то
монотонную ритуальную песнь, смысл которой до меня не дошел. Воины
расступились, образовав полукруг, и в пространстве между провидцем и
Эттуком с его воинами появилась девушка с трепещущими, словно языки
пламени, волосами. Она плюнула на землю слева и справа и сделала пальцами
движение, как бы обрызгивая полукруг. Песнь Сила подошла к концу, и его
дочь сразу же подбежала к Эттуку, и Эттук прижал ее к себе. Очевидно, она
являлась символическим посредником между человеком и силой магии, и теперь
она должна была отдаться вождю. Наверное, половое возбуждение было частью
их боевого неистовства. Воины принялись топать ногами, когда большие
неотесанные ручищи Эттука шарили по извивающемуся, как змея, телу дочери
Сила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176