Я вскрикнула, метнулась в сторону, перекатилась и вскочила на ноги,
мои руки по привычке потянулись к ножам, которыми я больше не обладала.
Мой нападавший - коза - поглядела на меня с легким изумлением и
помотала головой. Я начала проклинать ее, когда вдруг все тело у меня
пронзила острая боль. Я согнулась, охнув, и, словно это оказалось
достаточным искуплением, клещи разжались так же внезапно, как и стиснули.
Подобно козе, я помотала головой, словно стряхивая с себя последние
остатки боли, и в этот миг пронзительный женский крик раздался в этом
безмолвии и, казалось, заполнил весь стан.
Я сразу же побежала на него, хотя не могла определить, почему. Мне
пришло в голову, что я никогда не была храброй, а только надменной или
бездумной.
Палатка Котты. Теперь стало тихо. В чаще раздалась глухая гортанная
трескотня какой-то птицы. Я распахнула полог и заглянула в палатку. В ней
было очень темно, но я увидела слепую, сгорбившуюся над стоящим на
маленькой жаровне железным котелком.
- Котта.
Она подняла голову.
- Эшкирка, - определила она. - Значит, тебя тоже оставили. Хорошо.
Возможно, ты мне поможешь.
- Но куда все ушли?
- Мужчины драться, - ответила она, - а женщины прятаться. Так всегда
бывает на случай, если захватят стан.
- А почему ты тоже не ушла, Котта?
- Меня ждет работа, так же, как и ее. Мы будем слишком заняты, чтобы
бегать по скалам.
Я посмотрела туда, куда она показывала, и увидела лежащую на одеялах
Тафру. Жаровня высвечивала бисеринки пота на ее незакрытом лице, словно
маленькие самоцветы из красного стекла. Она извивалась и бормотала про
себя, а затем внезапно напряглась и начала серию ужасных кряхтений, все
более и более громких, пока наконец муки ее не достигли предела, после
чего она снова пронзительно закричала - так, как я услышала ее от самого
водопада.
Моим первым порывом было подойти к ней, успокоить ее. Но я вспомнила
про Илку, девушку, умершую в ущелье, и осталась недвижима. Кроме того, что
я могла теперь сделать? Котта сняла котелок с жаровни, вылила густую
жидкость в глиняную чашу и отнесла ее Тафре. Приподняв одной рукой ей
голову, она заставила ее выпить.
- Еще какое-то время, - сказала Котта. - Это облегчит твои муки.
Голова Тафры упала обратно на одеяла. Ее большие испуганные глаза
закрылись сами собой.
- Бесполезно, - простонала она, - Эттук погибнет в бою, и они убьют
меня.
После этого она, казалось, задремала, лишь бормоча время от времени
что-то нечленораздельное.
Котта разложила свои вещи, примитивного вида металлические предметы,
имевшие мало сходства с инструментами лекарей в Городах. Она поставила
кипятиться воду и, когда та выкипела, послала меня к водопаду принести
еще.
День тянулся и густел в медном свете раннего вечера. Я вышла из
палатки и огляделась в покинутом стане. Казалось, ничто не шевелилось. Я
спросила у Котты, где располагалось их поле боя, по та не знала или не
интересовалась. Да и бесполезно было бы искать их. Если они выиграют
битву, то отправятся в другой лагерь за бабами и пивом.
В небе кружила черная фигура птицы с длинными неровными крыльями - и
улетела прочь.
Я помассировала спину, наполненную ноющей безжалостной болью, и снова
вошла в палатку, чтобы вынести это зрелище до конца.
Над станом лениво покоилась жаркая летняя луна, когда ребенок Тафры
решил наконец освободить ее.
Было глупо ненавидеть этого ребенка; он подчинялся инстинкту столь же
древнему, как сама женщина, и не имел ни малейшего выбора, и, несомненно,
тоже страдал. И все же я ненавидела его за причиняемые ей боль и ужас, а
через нее, ее крики и молитвы неизвестным богам - причиняемые и мне тоже.
Котта знала, что Тафре придется тяжело, хотя и ничего не сказала.
Теперь она делала все, что могла, но могла она мало, так как роды
затянулись и не поддавались управлению извне. Я дала ей свои руки, одну за
другой, и она рвала их зубами и ногтями, словно попавшее в капкан
неистовствующее животное. Всю ночь она пронзительно кричала, и этот крик
был подобен острому ножу, тупящему свое лезвие о наши нервы.
К рассвету она потеряла сознание и лежала неподвижно. Лицо у нее
посерело и сжалось, все тело взмокло от пота. Воды отошли час назад, и
палатка сильно пропахла кровью. Котта массировала ей ноги, щупала живот,
который непрерывно сокращался в схватках.
- Плохо, - заключила она. - Ребенок расположен неправильно. Этого-то
я и боялась.
Я помогла ей перевернуть Тафру на бок и опустилась на колени, чтобы
она могла прислониться спиной ко мне. Котта окунула медные инструменты в
воду.
- Я сделаю это сейчас, - сказала она, - пока она ничего не чувствует.
Ты сильная. Если она очнется, ты должна удержать ее неподвижной.
Я обхватила руки Тафры и сжала их. Подошла Котта, и я отвернулась от
того, что она делала, внезапно ощутив дурноту и слабость, несмотря на то,
что я сама видела и вызывала смерть. Миг спустя я почувствовала, как тело
Тафры вздрогнуло. Она очнулась.
- Держи ее, - выкрикнула Котта, но это оказалось очень трудно. Мои
кости, казалось, с треском ломались от ее неистовых корчей, а затем она
дважды дернулась и завопила, как не вопила раньше - бессмысленный вопль, в
котором звучало обвинение. Между медных стержней родовспомогательных
щипцов Котты лежало тело младенца, который в своей спешке на волю выбрался
из утробы ногами вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176