— Или бы пораньше, или бы попозже,— сказал ему Леонтий Павлович.
— А сейчас чем плохо? — удивился Петр.
— Суббота,— ответил Богомазов и, так как Петр все равно не понял, пояснил: — Сейчас Сергей Тимофеич придет аккумуляторы заряжать.
Теперь Петр понял: Сергей Тимофеевич — это управляющий трестом; аккумуляторы заряжать — это принять субботнюю порцию спиртного.
Так уж заведено было: в остальные будние дни Сергей Тимофеевич себе не «позволял», «разрешал» только раз в неделю, по субботам. Зайдет в лабораторию, примет свою порцию и, не задерживаясь, прямо домой, благо квартира через дорогу, окна в окна с лабораторией, а там закуска уже на столе.
Вошел Сергей Тимофеевич, мужчина высокий, крепкий, борцовского сложения. Увидел Петра, но не придал значения, поскольку друг друга знали и часто встречались по разным хозяйственным делам, а еще чаще на разных заседаниях и совещаниях. Словом, человек свой, помехи не составит.
Петр отошел в дальний угол и занялся для виду какой-то книгой, но так или иначе все дальнейшее происходило у него на глазах.
Заведующий лабораторией снял с полки бутыль со спиртом-ректификатом, достал оттуда же три пол-литровые стеклянные банки (убыль лабораторной посуды приходилось пополнять стеклянной тарой из-под консервов). Одну из банок наполнил спиртом, другую холодной водой, зачерпнув ее из стоявшего на полу оцинкованного ведра. Разводил Сергей Тимофеевич всегда сам, по одному и тому же рецепту: так на так.
И на сей раз тоже. Подвинул поближе третью еще пустую банку, налил в нее до половины спирт и затем долил доверху холодной водой. Теперь на лабораторном столике стояли в ряд три банки с одинаково бесцветной жидкостью: одна почти полная — с разведенным спиртом и две полные наполовину — с водой и со спиртом.
Сергей Тимофеевич прокашлялся, взял со столика банку с разбавленным спиртом и, закинув голову, вылил ее содержимое в широко отверстый рот. Петр не успел даже позавидовать такому искусству, как с субботней порцией было покончено. Сергей Тимофеевич крякнул, протянул руку к другой банке и, торопясь запить, хватил жадным глотком вместо воды неразведенного спирта. Лицо его налилось кровью до черноты, глаза выступили из орбит, он чего-то невнятно не то прохрипел, не то промычал, сунул банку на столик и затравленно оглянулся, ища воды. Перепуганный Богомазов протянул задыхающемуся Сергею Тимофеевичу поллитровку с водой, но тот испуганно отвел его руку и, увидев наконец стоявшее на полу ведро с водой, рухнул на колени и стал жадно пить прямо из ведра...
Потом, когда Сергей Тимофеевич отдышался и ушел, Богомазов сказал Петру:
— Говорил я вам — не вовремя. Это из-за вас Сергей Тимофеич опростоволосился. Никогда с ним этого не случалось.
Петр чувствовал себя очень неловко, оттого что оказался невольным свидетелем только что произошедшей, можно сказать, интимной сцены, хотел уже удалиться, но соавтор его, Леонтий Павлович, решительно запротестовал, выразив свой протест очередным афоризмом:
— Делу время, потехе час.
Они проработали вместе до позднего вечера. Тщательно проверили все расчеты, просмотрели все черновые наброски и чертежи основных узлов и пришли к согласному выводу, что пора приступать к техническому воплощению идеи — к сооружению лабораторной модели выпарного аппарата.
— Теперь, в очередном раунде, на первом плане становится ваше ведомство,— сказал Богомазов Петру,— или, точнее, ваше ведомство снабжения, олицетворяемое вашим великолепным Василием Васильичем. Вот список материалов, которые надо раздобыть. Первая позиция — нержавейка: и листовая, и трубы. Это надо срочно достать хоть из-под земли.
Наконец-то приехала мать. Петр ждал ее весной, с первыми пароходами, все лето ходил встречать каждый день: вдруг забыла сообщить о выезде или почта не сработала — время все же не обычное, а военное; или по старческой наивности написала что-либо такое, о чем писать не положено, и письмо лежит где-нибудь и пролежит еще долго, не ведая об адресате.
И каждый раз после неоправдавшейся встречи он корил себя за то, что не едет за матерью, обрекая ее на столь трудную для одной да и опасную дорогу. Корил, хотя и понимал, что ехать ему сейчас нельзя, что никто его не отпустит, да если бы и отпустили ввиду особого случая, как сможет он сам себе позволить...
За лето пришло несколько писем от матери. Она очень хочет как можно быстрее добраться к нему, нельзя ей не торопиться, годы уже не те, а то и вовсе не удастся увидеться. Только все что-нибудь да мешает. Сначала были какие-то недоразумения с получением денег, которые лежали на сберкнижке, что-то не так там было записано. А оставлять деньги, хоть теперь они почти и не имели цены, все же не хотелось. Деньги не шальные, а по копейке откладывались на черный день, как же так просто бросить их; да, может быть, придет время, они еще вернут свою цену; если ей не понадобятся, сыну останутся... Потом, когда с деньгами все уладилось, другая беда пришла: упала на улице, ногу повредила. Вроде пустячное дело, но на старом теле быстро не заживает... Так вот и получилось, что едва успела.
Мать вроде бы и не изменилась. Старость, понятно, как была, так и осталась, но дряхлость еще не подступила. А вот он сам, судя по тому, как тревожно она в него вглядывалась, по-видимому, сдал. Едучи домой, спросил мать, отчего она взгрустнула, увидев его. Мать призналась, что действительно встревожилась: вид у него очень усталый; она даже сказала — замученный. Петр попытался разубедить ее, ответил, что чувствует себя хорошо, конечно, устал немного, но это понятно, кто сейчас не устает, разве тот, у кого совести совсем нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130