Да?.. Петр почувствовал, что заливается краской.
— Ну что вы, Аля!.. Почему вы так...
— Тогда не замыкайтесь в скорлупу! — с необычной для нее горячностью воскликнула Аля.— Мне, например, тревожно. Не могу объяснить почему, но я чувствую! А вы?
— И я тоже,— признался Петр.
В приемной было людно, как всегда в дни заседаний бюро горкома. Петр забился в самый дальний угол. Пока что все кругом были незнакомы ему, но мог войти и кто-то из знающих его. А знакомых Петр сейчас не хотел видеть.
Не приходилось ему еще пребывать здесь в таком качестве. Не часто вызывали на бюро горкома, а если вызывали, так затем, чтобы дать поручение, оказать доверие... А тут персональное дело... Сейчас идет он на бюро горкома как провинившийся, как подсудимый. Суд — самый строгий, партийный — будет судить его... А он даже и не понял еще, в чем его вина.
Неделю тому назад на заседании парткома ему объявили выговор с занесением в личное дело. А после заседания Анна Михайловна, все еще исполнявшая обязанности секретаря парткома, предупредила его:
— Выговор тебе с занесением, значит, на бюро горкома вызовут. Так ты там веди себя, как коммунисту положено. Скажи, что вину свою осознал и готов понести наказание.
Наказание-то он готов понести, не в наказании дело, но за какую вину?..
Разве виноват он в том, что жизнь у него так перекосилась? Если бы Даша не уехала... Но тут же сам оговорил себя: а при чем здесь уехала или не уехала?.. Может быть, и уехала она потому, что почувствовала — нет ей места в его сердце. А то что же получается: с глаз долой — из сердца вон!.. Значит, пусто уже было в сердце, если так быстро заполнила его Аля... Но Петра-то вина в чем? Разве можно приказать сердцу?.. И разве лучше, честнее было бы уехать и жить с Дашей, когда в сердце уже другая? Да и кто бы разрешил ему уехать? Но это уже другая статья... Нет, не так все просто... Но где же вина-то его?.. Он же хотел, чтобы все было по-честному. Если нет любви, если оборвалась она, так зачем же обманывать себя и других? Разве не прав он, что пошел в загс и подал заявление?.. Так ведь был уже в загсе. А немного погодя снова пришел и еще одно заявление подал, не один подал, а вместе с ней, с Алей. Тоже все по совести, потому что в сердце, кроме Али, уже никого не было... А не слишком ли податливая совесть?.. Не слишком ли мягкое сердце?.. И к кому мягкое?.. К себе. А к Даше? А к Юленьке? Разве не об этом говорили ему на парткоме? Разве не об этом написана передовица «Правды», которую ему там почти всю зачитали?.. О нем эта статья написана, она
так и называется: «Отец». Значит, не один он такой, если в «Правде», самой главной газете, специальную статью пришлось печатать...
И все равно, нельзя всех под одну мерку. У него любовь, сердцу не прикажешь...
Персональное дело Петра разбиралось одним из последних. Такие самоочевидные дела всегда оставляют напоследок, чтобы не слишком ломать уже порядком уставшие головы. Все тут ясно и понятно: парень неплохой, но поскользнулся. Исправить трудно (как склеить черепки?), но на будущее остеречь можно и нужно. Партком правильно решил: выговор с занесением. Утвердить решение парткома и...
И так бы все и было. Но докладчик по делу Петра, изложив суть, решил постыдить его (для его же пользы, конечно) и малость переборщил.
Петр, услышав, что у него «нет ни стыда, ни совести», и узнав, что «на всех его поступках печать чуждого классового влияния», соскочил с резьбы и кинулся в атаку. Начисто забыв все советы и напутствия Анны Михайловны (она сидела тут же и с ужасом глядела на него), он заявил, что поступить иначе не мог, не имел морального права, и в доказательство своей правоты сослался на Фридриха Энгельса, который прямо сказал, что брак без любви безнравствен.
Вот уж Энгельса-то не надо было припутывать к своему делу. Лица всех членов бюро потяжелели. А самый темпераментный — начальник горотдела НКВД, пожилой багроволицый капитан госбезопасности,— грохнул кулаком по столу:
— Черт знает что такое!.. Котует,— капитан употребил более емкое выражение,— да еще Энгельсом прикрывается! Исключить!
Капитана с трудом успокоили. Поведение Петра сурово осудили и записали ему строгий выговор с последним предупреждением.
Петр был подавлен, удручен и обижен. Обижен потому, что считал себя правым. Да, теперь, после того как его незаслуженно оскорбили и наказали почти самой суровой мерой, собственная его вина стала столь ничтожно малой, что ее как будто С ( и совсем не было.
Обида искала выхода. Он был найден незамедлительно.
Овеществился он в нехитром заявлении следующего содержания: «Убедительно прошу предоставить мне работу по специальности на любом предприятии по Вашему усмотрению. Согласен ехать куда угодно».
Такое вот послание отправил Петр в кожевенно-обувной главк Народного комиссариата легкой промышленности.
Отправил и стал ждать ответа. Через неделю пришла телеграмма. Петра вызывали в отдел кадров наркомата.
Конечно, в другое время Александр Ефимович нипочем не отпустил бы Петра. Сумел бы удержать. Но сегодня и сам он сидел нетвердо и не знал, чего ждать от дня завтрашнего.
Петр был уверен, что в отделе кадров наркомата непременно заинтересуются, какая причина побудила его написать столь категорическое заявление. И всю дорогу подыскивал объяснение: пускать в душу посторонних не было охоты. Как выяснилось, волновался напрасно.
Начальник отдела кадров встретил его приветливо. Петру даже показалось, что он обрадован. О причинах, вынудивших подать заявление, и не заикнулся. Спросил только, когда Петр может отбыть к месту новой работы.
— Да хоть сейчас,— ответил Петр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130