— Что ты уперся как бык!.. Оскорбился он, видите ли... Тоже мне, недотрога!.. По телефону тебя ругать не будут. Если рукопись плоха — вернут, если хороша — дадут ей ход.
Взял Петра Николаевича за рукав, отвел на почту, сам упаковал рукопись и отослал ее бандеролью в Иркутское отделение Союза советских писателей.
Примерно через две недели позвонил из Иркутска секретарь Союза писателей.
— Несколько человек прочитали вашу рукопись,— сказал он Петру Николаевичу.— По общему мнению, она заслуживает внимания. Сможете ли вы приехать к нам в Иркутск, чтобы присутствовать на обсуждении вашей рукописи?
Петр Николаевич до того обрадовался, что у него даже дух перехватило, и, собравшись с силами, закричал в трубку изо всей мочи:
— Конечно, смогу! Когда?..
— В любое удобное для вас время. Лучше не откладывать надолго.
— Через неделю буду в Иркутске.
Петр Николаевич поручился так уверенно потому, что все грузы для кожкомбината шли через Иркутск и туда то и деле приходилось посылать «толкачей». Можно разок и самому директору съездить, для дела только польза.
Через неделю Петр Николаевич был в Иркутске, а еще через несколько дней состоялось обсуждение его рукописи иркутскими писателями. С тревожным волнением отправился Петр Николаевич на это обсуждение.
Но он сам лучше расскажет об этом:
«Надо ли говорить, с каким трепетом пошел я на обсуждение. Конечно, я помнил слова секретаря, что рукопись заслуживает внимания. Но, придирчиво обдумывая их, пришел к выводу, что ничего определенного формулировка эта в себе не заключает. Ну, допустим, заслуживает, вот и проявили внимание, решили обсудить... Значит, после обсуждения и определится, что же она, рукопись моя, из себя представляет... Словом, именно на этом обсуждении и должно решиться все. И, стало быть, имелись все основания ожидать его с трепетом.
А почему все-таки с трепетом?.. Уже далеко не мальчик, без малого сорок лет от роду, судьба, можно сказать, сложилась, и как может повлиять на нее любой исход обсуждения?..
Казалось бы, все так. Но дело-то в том, что я, сам еще того не осознав, уже заболел литературой. И если бы в итоге обсуждения было мне рекомендовано дело это оставить и забыть, был бы я не то что огорчен, а повергнут в отчаяние. И, наоборот, отзыв добрый, не запирающий дорогу, наполнил бы душу радостью, окрылил бы... Так что были, были основания трепетать...» Петр Николаевич пришел точно к назначенному времени, ну, может быть, минут на пять раньше. Прийти задолго до начала обсуждения ему почему-то представлялось нескромным: вроде бы напрашивается, даже набивается на общее внимание.
В небольшом зальчике все уже были в сборе. Сидевший неподалеку от входной двери высокий худощавый человек с ежиком темных волос и крошечной, похожей на тонзуру лысинкой, увидев вошедшего Петра Николаевича, сверился с часами и произнес как бы про себя: — Точность — вежливость королей. И Петр Николаевич понял, что лучше было бы прийти еще
раньше... На обсуждение пришли почти все иркутские писатели. С первых же минут Петр Николаевич почувствовал, что разговор ведется совсем на ином уровне по сравнению с тем, что состоялся в Приленске. Здесь шел деловой, точнее сказать, профессиональный разговор. Петра Николаевича воодушевило то, что поняли и приняли замысел автора: поведать, что люди на далекой северной окраине в трудные годы войны жили одной жизнью со всей страной — и разговор шел именно о том, в какой мере удалось автору осуществить свой замысел.
Петр Николаевич предельно внимательно слушал и как можно подробнее записывал каждое выступление. Все сказанное было для него непреложной истиной: ведь это произносили настоящие писатели! После нескольких выступлений уважение не уменьшилось: говорили очень убедительно, каждое замечание подтверждалось ссылкой на соответствующее место в тексте рукописи, то есть критиковали доказательно,— но... к уважению примешалось нечто похожее на смятение. Выступавшие нередко противоречили друг другу...
Например, один говорил: «Стоит похвалить автора за лаконичную манеру письма. Вот, скажем, глава третья написана емко, сжато, ничего лишнего. Так бы и продолжать. Но, к сожалению, глава четвертая написана гораздо слабее: рыхлый текст, длинноты, ненужные авторские пояснения, чрезвычайно затянутые, прямо-таки утомительные описания природы. Надо подтянуть главу четвертую к уровню третьей главы».
Выступал следующий и возражал предыдущему: «Не могу согласиться. На мой взгляд, глава четвертая, которая вам не угодила, написана очень хорошо, неторопливо и обстоятельно. Выразительно, я бы сказал, пластично выписан пейзаж, зримы и потому запоминаются портреты героев. А вот в третьей главе скороговорка. Такое впечатление, что автор куда-то торопится, куда и зачем — непонятно. Третью главу, думается мне, надо развернуть, переписать наново».
Можно представить себе положение Петра Николаевича: они, каждый по-своему, правы, а ему-то каково?.. Для него и тот и другой — авторитеты непререкаемые. Как же быть?.. Но и задумываться было некогда, нельзя упустить мысль следующего оратора.
Обсуждение шло живо и непринужденно. Люди все были свои, поэтому не стеснялись вставить слово в чужую речь, подать реплику, подчас достаточно колкую. Один эпизод особенно крепко запомнился Петру Николаевичу.
Выступал молодой аспирант университета. Говорил он горячо, можно сказать, взволнованно и красиво. Ему очень понравилось, как описан субботник по разгрузке баржи.
— Понимаете,— выразительно жестикулировал он,— автор нарисовал впечатляющую картину. Единение коллектива в трудовом порыве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130