И не только сам концерт, но и репетиций, все, что было связано с разучиванием и исполнением потрясшей его музыкальной пьесы «Закувала тай сыва зозуля». Мелодия эта запала ему в душу на всю жизнь. С той самой минуты, когда первый раз на репетиции, после того как разучили по голосам, спели слитно, всем хором.
Вся мелодия была чудесно хороша. Но особым восторгом охватывало, когда после рокота басов:
На Вкраини там солнышко грае, казацтво гуляе, гуляе и нас выглядае...—
вдруг вырывался ясный, нежный, ликующий тенор:
По синему морю
байдаки пид витром гуля-а-а-ют...
И так это было хорошо, радостно, так очищало и возвышало душу, что словами выразить невозможно...
Что за волшебство тут возникало?.. Как будто касались тайных струн самого сердца, и они отзывались согласно, трепетно и озарённо. Чарующая ли прелесть мелодии завораживала или чистая свежесть юного голоса?.. Голос молодого певца воистину был изумителен.
Потом за время долгой жизни своей доводилось Петру слышать отличные голоса признанных, прославленных певцов, но этого юного голоса никто не затмил в его памяти. А когда выпадало счастье слушать любимую мелодию (правда, лишь в записи, а если в концертном исполнении, то не воочию, а по радио, чаще по телевидению), то всегда казалось, что поет тот же, с юных лет запавший в душу голос..'. Значит, все-таки мелодия?!
Много хороших вещей они разучили и исполнили в своем студенческом хоре. Дирижер-энтузиаст был истинным любителем пения. Не гнался за показной стороной (подготовить больше концертов, в каждом концерте больше номеров), вещи брал сложные, требующие много времени и труда на их разучивание; зато исполнять их и самим было в радость.
— А тебе нужно учиться, пока время не ушло,— сказал энтузиаст Петру. - У тебя отличный материал.
И настоял: взял Петра за руку и отвел в воскресную музыкальную школу (были тогда и такие). Добился, чтобы зачислили его вольнослушателем,— это освобождало от посещения некоторых занятий.
Петр музыкально-вокальную премудрость постигал увлеченно. Но, проходив месяца три, бросил школу, хотя и очень не хотелось бросать. Однако пришлось: ничего у него не получалось на уроках музыки. Игра на фортепьяно — обязательный предмет для всех специальностей: певцов, скрипачей, дирижеров. И вот у всех получалось, а у Петра нет. У него обе руки хотели играть одно и то же. А надо каждой свое. Долго бились с Петром. Не стал дожидаться, пока отчислят, сам ушел.
Но кое-что успел ухватить: ознакомился с нотной грамотой, получил представление, как опирать звук на дыхание, научился правильно открывать рот.
Правда, применить даже столь скудные знания, полученные за время недолгого обучения в музыкальной школе, негде было. Дирижер-энтузиаст по каким-то причинам внезапно покинул Казань, и хоровой кружок в политехникуме прекратил свое существование. Так что запеть песню случалось разве когда собиралось дружеское застолье. И еще пригодилось в армии: в пешем ли, в конном ли строю голосистый запевала всегда вот как нужен.
Как-то в одно из воскресений, когда Даша уехала в Ижевск, Петра пригласили на именины. Не хотелось идти одному, но уговорила Капитолина Сергеевна: чего одному дома сиднем сидеть, сходите на люди, все веселее.
Петр пошел. У Борьки Нефедова, казанского однокашника,— он окончил политехникум годом раньше Петра — собралось веселое общество. Все свои, кожкомбинатовские. Незнакомым был только один пожилой и грузный, но благообразный мужчина в темном костюме при галстуке-бабочке.
Настроение у Петра было неважное, и он прикладывался к рюмке, обгоняя тосты. А когда обнаружил, что в голове зашумело, вышел на балкон проветриться."
Ночь была лунная и тихая, для начала мая необычно теплая. В воздухе сладковато пахло распускающимися тополиными почками. Петру захотелось излить душу, и он запел одну из особо нравившихся ему арий: «На земле весь род людской...» Разучил он ее с граммофонной пластинки, на которой Мефистофеля пел Шаляпин. Ему Петр и старался подражать в исполнении.
Трудно сказать, насколько это было музыкально, но получалось громко, и даже очень.
И когда Петр возопил: «Люди гибнут за металл!» — кто-то осторожно тронул его за плечо. Петр, негодуя на помеху, обернулся. За его спиной, заполнив весь проем балконной двери, стоял незнакомец с галстуком-бабочкой и внимательно рассматривал певца с высоты своего завидного роста. На полном благодушном его лице проступила покровительственная улыбка.
— Недурно, молодой человек, очень недурно,— произнес он очень низким, рокочущим голосом. И тут же представился:— Бывший солист императорских и частных театров Семен Петрович Аблицев.
Назвал себя и Петр.
— Где служите? — осведомился бывший солист.
— На кожкомбинате, начальником цеха.
— Поете?
Петр несколько смешался, не зная, как ответить: вряд ли его застольное «горлобасие» можно было назвать пением.
— Только для себя...
— Почему же только? Вам от господа бога дано...—Чуточку подумав, добавил:— Вот что: можете вы завтра зайти ко мне? Живу я здесь неподалеку.
— Могу.
— Когда вам удобнее? Я весь день дома.
— Если после работы, около четырех?
— Договорились, Петр Николаевич.
На следующий день в условленное время Петр пришел к Аблицеву. Догадывался, о чем будет разговор, но интересно было, к чему он сведется.
Семен Петрович встретил его радушной улыбкой:
— Вы аккуратны, это приятно.
Спросил, не пожелает ли гость стакан чаю. Петр, поблагодарив, отказался. Ему не терпелось узнать, что скажет ему старый певец.
Но Аблицев сперва обстоятельно расспросил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130