в ударе, да еще если ссекать лозу не серединою, а самым остро отточенным концом клинка. К тому же все это надо проделать на стремительнейшем скаку, так как учитывается не только сколько лоз ссечено и как они ссечены, но и за какое время.
И вот чтобы соблюсти все эти условия состязания, надо овладеть в полной мере искусством рубки лозы и всаднику и коню, каждому, понятно, в зависящей от него части.
Одним из лучших, а может быть, и самым лучшим конником в нашей кавалерийской дивизии считался командир нашего отдельного саперного эскадрона Долгополенко. Он чаще других завоевывал первенство на регулярно устраиваемых штабом дивизии состяза-
ниях. Он отлично вел коня на препятствия, отлично выполнял все фигуры вольтижировки, но наибольшее количество победных очков в общем зачете добывал рубкою лозы.
Любо было посмотреть на комэска Долгополенко, когда он мчался меж станков на своем сером в яблоках жеребце, а лозы, ссекаемые его острой шашкой, тихо, не изламываясь в полете, падали на землю тут же возле станков — первый признак особо мастерской техники удара. Залюбоваться можно было и его конем: он летел по дорожке, расстилаясь на скаку, и полет его был стремителен и ровен.
Выдра, конечно, не могла равняться в резвости с командирским скакуном, хотя, выкладывая все свои силы, уступала ему не так уж значительно, зато преодолевала всю дистанцию — длиною примерно в сто метров — тоже исключительно ровно. Кроме того, Выдра хорошо, я бы сказал, отважно шла на препятствия, даже на самые грозные, и седоку надо было следить лишь за тем, чтобы не «задернуть» ее и вовремя приподняться на стременах — «облегчиться».
Вот по этой причине я и оставил у себя Выдру, хотя мог взять более выигрышную на вид лошадь».
Первая поездка Петра состоялась в разгар пряного дальневосточного лета. Послали его в коммуну бывших партизан, боровшихся когда-то с белогвардейцами и японскими оккупантами. Она была расположена неподалеку от знаменитого села Анучино (один из опорных пунктов партизан Приморья, упоминается в «Разгроме» Александра Фадеева), в живописном распадке между западными отрогами Сихотэ-Алиня.
Петр выехал спозаранку, сразу после подъема: расстояние было изрядное, а велено было обернуться за один день. Наполнил седельные кобуры овсом, в сумы уложил положенный в поход НЗ — банку говяжьей тушенки и пачку галет, в планшетку — тщательно подготовленные тезисы доклада и двинулся неспешной рысцой по осевой улице военного городка.
В поездку Петр отправился один, хотя у него уже появился коновод, положенный ему по должности командира взвода.
Когда Петр узнал, что у него будет коновод, то и обрадовался: отходила, что там ни говори, очень даже обременительная ежедневная чистка и уборка лошади,— и одно-
временно смутился: вдруг назначат ему в коноводы кого-нибудь из тех, с кем ехал долгих три недели в одной теплушке, а потом провел год в одной казарме. По-видимому, эскадронное начальство учло ситуацию, и коноводом к новоиспеченному командиру взвода определили бойца-второгодника, в чем, конечно, тоже была для Петра своя неловкость. Но тут уж ничего не поделаешь, если хоть и не по своей инициативе, а все же неосторожно уселся не в свои сани.
Кстати, как только вывесили приказ, к Петру пришел проситься в коноводы Семен Кобчиков.
— Что ты, Сеня! — сказал ему Петр.— Ты теперь сам командир, по два угольника на каждой петлице.
— А я их сыму, в коноводах способнее,— ответил Семен Кобчиков.— Гораздо лучше...
— Чем же лучше-то?
— Запросто,— сказал Кобчиков и пояснил: — Командир на занятиях, а коновод сам себе хозяин, хошь сиди, хошь лежи. Солдат спит, а служба идет.
Кобчиков был верен себе: за словом в карман не лез. И Петру вспомнилось, как этот же Семен Кобчиков однажды едва не поставил его в тупик.
Было это еще в полковой школе. На полевых занятиях отделению Петра было задано перебросить через ручей мостик, достаточно прочный, чтобы пропустить полковой обоз. Мостик соорудили, но времени затратили больше положенного по норме. Петр построил отделение в одну шеренгу и высказал все, что думал по поводу сделанной работы. Все молчали, понимая справедливость упреков своего отделенного. И только Семен Кобчиков поднял руку:.
— Разрешите сказать, товарищ командир отделения.
— Говори.
Кобчиков сделал шаг вперед и произнес:
— Вот вы нас ругаете, товарищ командир отделения, за плохую работу, а товарищ Сталин сказал: нету плохих работников, а есть плохие руководители.
И продолжал смотреть прямо в лицо Петру ясными, правдивыми и преданными глазами. По счастью, Петр сумел подавить минутную растерянность и невольное раздражение и отыскать нужные для ответа слова:
— Товарищ Сталин правильно сказал. И ты, товарищ Кобчиков, правильно упрекнул меня. Действительно, вина моя. Многие из вас, и ты в том числе, товарищ Кобчиков, работали сегодня плохо, даже очень плохо, а я никого не наказал. Учту на будущее эту свою ошибку.
Такой вот был Семен Кобчиков; обзаводиться таким коноводом Петру было вовсе ни к чему.
А определенного ему коновода, по забавному совпадению, тоже звали Петром, к тому же не просто Петром, а еще и Петром Петровичем.
— В нашей забайкальской станице так заведено, чтобы старшего сына всегда по отцу называть,— пояснил он своему новому начальнику.— Вот и в нашем роду испокон веку заведено старшего сына окрещать Петром. Вот я первый родился из сыновей, значит, Петр...
— А у тебя дети пойдут, как старшего сына назовешь? — полюбопытствовал Петр.
— Петром, понятно.
— Ну а я тебя буду звать тезкой,— улыбнулся Петр-начальник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130