— Прямо на квартиру? Замечательно! — обрадовалась Аля.
— А как иначе?.. У нас без квартиры нельзя,— пояснил Василий Васильевич.— Вы не глядите, что сейчас жарко. Сентябрь у нас месяц зимний. Оглянуться не успеете, как мороз вдарит. Но квартиру вам отвели самую лучшую, в бараке с центральным отоплением, так что вам зима не страшна.
Аля, понятно, обрадовалась, услышав про самую лучшую квартиру, хотя ее несколько насторожило упоминание о бараке. Но успокоила себя соображением, что, может быть, это всего-навсего местный жаргон.
Быстро, при активном содействии Василия Васильевича, погрузились в видавшую виды полуторку. Перину выносил Петр, и, лишь закидывая ее в кузов, Василий Васильевич оценил силенку вновь прибывшего начальника цеха, после чего проникся дополнительным к нему почтением.
Алю посадили в кабину, хотя она упорно отказывалась, предоставляя место Глафире Федотовне. Спор решил шофер полуторки:
— Садись, которая помоложе! Пришлось подчиниться.
Ехали не больше пяти минут. Аля удивилась: так быстро семь километров?.. Еще больше она удивилась, когда, выйдя из кабины, увидела, что стоит перед длинным одноэтажным бревенчатым строением с несуразно квадратными окнами. Ей даже и в голову не пришло, что они доехали. Непонятно было лишь, почему ей велели выйти из кабины...
Как перенести столько ударов сразу!,. А может быть, это и лучше, что все сразу?.. Каждый из них порознь поверг бы ее в смятение. Но когда их сразу столько...
Самая лучшая квартира — это не квартира, а одна жалкая комната. И не комната даже, а какое-то стойло... Бревенчатая, проконопаченная не то паклей, не то мохом, с одним большим, нелепым, совершенно квадратным окном. А центральное отопление — это укрепленная под окном, длинная — видимо, из нескольких состыкованных секций — ржавая батарея, которая парит и сочит, под ней вдоль стены широкая лужа. Ни в комнате, ни в коридоре, общем на четыре комнаты, никакого намека на умывальник или туалет...
На голой, без единого деревца площадке, с двух сторон запертой высокими заводскими оградами, с третьей — полувысохшей проточкой, захламленной до невозможности отходами кожевенного производства, и четвертой стороной упирающейся в проезжую дорогу, соединяющую пристань с городом,— на
этой площадке еще два таких же длинных бревенчатых барака, один барак, обшитый серым тесом (каркасно-засыпной), и десятка полтора вразброс посаженных изб. Это, по-видимому, весь жилой фонд кожкомбината, и, похоже, Василий Васильевич нимало не покривил душой, когда говорил о «самой лучшей квартире»... А как иначе сказать, если остальные еще хуже?..
А до города, как выяснилось, около пяти километров. Значит, жить предстоит здесь, и только здесь, на этом пятачке голой земли, между заводскими заборами, захламленной протокой и пыльной дорогой...
Все это Аля поняла и осознала за недолгое время, пока Петр и Василий Васильевич перетаскивали багаж в комнату. Она ни словом, ни жестом не выдала себя. Но, видно, очень горестное было у нее лицо. Глафира Федотовна подошла к ней и сказала:
— Не убивайся. Я надеюсь, все наладится.
Петру и квартира, и все окрест ее тоже, конечно, не пришлись по сердцу, и он в первый, пожалуй, раз подумал, что у пресловутой северной романтики особый привкус. Но рассудил по-мужски: дело сделано, и сразу его не переделаешь. Обратного пути нет. Прежде всего никто его, Петра, не отпустит, а самовольно можно перебраться только в тюрьму. Да если бы и не жесткий закон, все равно раньше будущего лета на Большую землю не выберешься. А раз так, то к чему душу травить, к чему терзаться попусту?..
А что творится с Алей, он увидел и понял только после того, как Василий Васильевич ушел и они остались одни. Аля накинула крюк на дверь, приткнулась к какому-то узлу и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.
Да, конечно, так безрассудно не поступают. Надо было ехать одному, обосноваться здесь как следует, потом привезти их... Но велика ли цена запоздалому раскаянию...
Хорошо, что Петр догадался пойти в контору. Там, как он понял, его сегодня еще не ждали (надо же человеку «обустроиться» на новом месте) и тем радостнее встретили.
Директор кожкомбината, мужчина очень невысокого роста, лет тридцати пяти, в каком-то сиреневом костюмчике и серой велюровой шляпе, которую он почему-то не снимал и в кабинете, шагнул Петру навстречу и взмахнул коротенькими руч-
ками, как бы собираясь обнять вошедшего, но тут же застеснялся и поспешил схватить протянутую ему руку.
— Очень рады, очень рады!..— повторял он. Подвел Петра к узенькому диванчику, стоявшему у стены против директорского стола, усадил и сам уселся.
Заметно обрадован был также и смуглолицый худощавый грузин (так определил Петр) в длинном синем молескиновом халате и стоптанных юфтовых сапогах. Он тоже подошел к Петру и крепко потряс ему руку.
— Начальник кожевенного цеха Юсупов,— представил его директор,— а моя фамилия Хомячков, звать Василий Про-копьевич.
— Это я знаю,— сказал Петр и отрекомендовался.
— Мы вас очень заждались, Петр Николаевич,— произнес директор.— Из наркомата нам сообщили в конце июля. Вот с тех пор и ждем.
Петру послышался укор в словах Хомячкова, и он попытался оправдаться:
— Мне было сказано прибыть в Приленск не позднее начала сентября...
— Я не в обиду вам, а хочу объяснить, почему так ждем. Еще в конце зимы начальника цеха... сняли. Рашид Юсупович согласился принять цех...
— Временно,— пояснил Юсупов,— больше некому. Думал, месяц-другой, да затянулось...
— Вот потому и ждем,— заключил Хомячков.
— Ну вот и дождались,— улыбнулся Петр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130