Пафос труда! Я бы позволил себе сказать, что в этой сцене есть что-то горьковское!.. К сожалению, автор не всегда удерживается на этой высоте. Иногда он уходит от главного и фокусирует свое и наше внимание на деталях второстепенных и малозначащих. Вот, помните, эпизод в сцене, где изображается, как на острове заготавли-
вают таловое корье, помните, когда герой помогает девушке поднять тяжелый пук корья... Тут совсем натуралистически упоминается, что он мимолетно коснулся плечом ее груди... Согласитесь, такие вот пассажи, конечно, совершенно ни к чему...
Но оратору решительно возразили:
— Нет, нет, уважаемый, позвольте! Это вы напрасно! Мы тут все люди взрослые и хорошо понимаем, что прикосновение к женской груди, даже мимолетное, может повлечь за собой далеко идущие последствия!.. К тому же автор пишет об этом со знанием дела!
Смеялись все, весело и дружно. Кроме Петра Николаевича.
Хорошая была атмосфера на обсуждении: требовательная и вместе с тем бережная. Особенно запомнился Петру Николаевичу мудрый совет:
— Прислушивайтесь внимательно к каждому сказанному вам слову, но слушайтесь только самого себя.
Как уже упоминалось, стиль обсуждения был деловой, профессиональный. Деловым было и решение. Оно состояло из двух пунктов: 1) включить автора в число участников творческой конференции молодых писателей Восточной Сибири, которая должна была состояться осенью того же года; 2) рекомендовать рукопись к опубликованию в местном издательстве.
Самое глубокое впечатление, которое Петр Николаевич увез из Иркутска, осталось у него от знакомства с Володей Муравьевым.
Рассказывая об этом человеке, Петр Николаевич затруднялся объяснить, почему они так сразу потянулись друг к другу. Казалось, не так уж много было у них общего, разве только что были они одного возраста — значительно старше остальных участников творческой конференции молодых писателей. Насколько Петр Николаевич был жизнерадостен, настолько Володя Муравьев был молчалив, замкнут, постоянно углублен в себя. По-видимому, помимо несходства характеров, тут сказывалась неодинаковость биографий. В отличие от биографии Петра Николаевича, в общем-то вполне благополучной, у Володи Муравьева жизнь сложилась трудно. И все-таки они пришлись друг другу по душе и даже подружились.
На конференции в числе прочих обсуждались рукописи ро-
манов «Вечная мерзлота» Владимира Муравьева и «К одной цели» Петра Калнина. Петр Николаевич оказался с Володей Муравьевым в одном семинаре; и с этого, очевидно, и началось их сближение.
Володя Муравьев жил в небольшом городе Тайшете километрах в шестистах от Иркутска. Как-то в разговоре Петр Николаевич поинтересовался, почему Володя не переберется в Иркутск: тогда возможность переехать в Иркутск и жить в городе, населенном замечательными писателями, к тому же прекрасными отзывчивыми людьми, казалась Петру Николаевичу пределом мечтаний.
— Нельзя мне...— ответил Володя Муравьев и поведал о всех своих злоключениях.
Судьба обошлась с ним жестоко, хотя поначалу обещала ему много. Юность Володи Муравьева протекала в Смоленске. Там тогда жил и Александр Твардовский. Почти в одно время начали они пробовать свои силы в литературе: Саша Твардовский — в поэзии, Володя Муравьев — в прозе. Обоих пестовал Михаил Васильевич Исаковский. Все, казалось, складывалось как нельзя более радужно. Но вот по какой-то причине, оставшейся неизвестной даже самому Володе Муравьеву, его зацепила «ежовская метла». Арестовали, после долгих унизительных допросов осудили и отправили на Колыму. И пробыл он там «от звонка до звонка» ровно десять лет...
— Но как же?! — воскликнул в недоумении Петр Николаевич.— Ведь Исаковский и Твардовский стали за эти годы известными писателями, лауреатами, большими людьми... Неужели не могли помочь?..
Володя Муравьев посмотрел на него с почти брезгливым сожалением.
— Один из них был мне отцом,, другой — братом. Неужели мог я тянуть их за собой!.. По сей день горжусь, что там ни разу никому не обмолвился, что был близок с ними...
А потом, после Колымы, определено ему было безотлучно жить в городе Тайшете. И даже на то, чтобы выехать из Тайшета всего на несколько дней, как в данном случае, на конференцию в Иркутск, надо было получить разрешение...
Конференция обласкала обоих: и Володю Муравьева, и Петра Николаевича. Они порадовались успехам друг друга и разъехались по своим домам: один — в Тайшет, другой — в Приленск. Связей терять не стали. Часто переписывались. По праздникам, как водится, обменивались традиционными поздравлениями. И в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, в канун Первого мая, Петр Николаевич, как обычно, послал
в Тайшет поздравительную телеграмму Володе Муравьеву, но от него ничего не получил. Недоумевал и огорчался, не зная, что и подумать. А недели через две получил письмо из Тайшета. Писала жена Володи Муравьева. Он умер двадцать седьмого апреля, и Петр Николаевич, посылая телеграмму, желал здоровья и счастья человеку, которого уже не было на свете...
Через несколько лет обстоятельства сложились так, что Петру Николаевичу пришлось рассказать о своих встречах с Володей Муравьевым и о последних годах его жизни Александру Трифоновичу Твардовскому.
Случилось это так. Петру Николаевичу довелось лететь из Приленска в Иркутск в одном самолете с Твардовским. Кресла в самолете были рядом. Александр Трифонович был нездоров, сидел молча, хмуро смотрел в иллюминатор на уходившие под крыло самолета нескончаемые таежные сопки и распадки.
И вдруг он негромко, как бы про себя, произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130