В «щеках» узко, разминуться негде.
Подгоняемый быстрым на стремнине течением пароход проворно миновал «щеки». И словно вырвался на свободу — совсем иная, раздольная картина открылась взорам.
Даже на широкой воде пароход ходко шел по течению, и берега плавно убегали назад-Левый низкий берег с желтыми песчаными отмелями, зеленой щетинкой молодого тальника и отдельно растущими ста-
рыми раскидистыми ветлами просматривался на многие километры — за светлой кромкой берега густо-зеленые луга, разноцветные полосы пашен. И только далеко-далеко, там, где надо бы соединиться земле с небом, протянулась темно-синяя гряда материкового берега. Но августовский день ясен, воздух в речной долине столь чист и прозрачен, что из этой дали отчетливо проступают черными острыми зубцами вершины растущих по гребню вековых сосен и лиственниц.
И совсем недалеко правый, так и оставшийся гористым берег. До него метров триста — четыреста, но из-за крутизны склона кажется, он вовсе рядом, только что рукой не достать. Рукой не достать, но глаз не оторвать. Дожди и ветры, зной И холод, само неумолимое время источило камень. И теперь среди густой зелени кряжистых сосен, бог весть как выросших на круче голого камня, вырываются к небу скалы и утесы самых причудливых очертаний, самых неожиданных расцветок: розовые, сиреневые, оранжевые, синие, белые, черные... То они высятся стройными обелисками и минаретами на самой вершине стены, то сбегают к ее подножию, то принимают облик развалин средневекового замка, то выглядывают из зарослей как морды диковинных животных — химер... Местами скала отвесно уходит в темную от ее тени воду, местами у подножия стены пролегает бечевник с конусами осыпей разноцветного щебня.
А между берегами, далеко впереди, насколько глаз достает, просторная гладкая синева, щедро вызолоченная лучистым летним солнцем...
Этот шустрый, несмотря на свои достаточно почтенные лета, пассажир появился на палубе уже после того, как миновали Сиренек. По-видимому, он сел на пароход на пристани этого уютного островного городка.
Невысокий, худощавый — седые вихрастые волосы и до-темна загорелое лицо делали его похожим на негатив,— он все время пребывал в движении, то перемещаясь быстрым шагом от кормы к носу, от носа к корме, то перебегая с одной стороны палубы на другую, то спускаясь по лесенке на нижнюю палубу, затем поднимаясь обратно.
Заметив, что Аля и Петр, не отрывая глаз, любуются ленскими берегами, он остановился и спросил Петра:
— Первый раз, простите, на Лене? — Первый,— ответил Петр.
— Тогда понятно. Свежему глазу большая отрада. А откуда, осмелюсь полюбопытствовать, едете?
— Из Ленинграда.
— Из Ленингра-ада!..— протянул старичок как-то особо уважительно. И тут же спросил: — И давно вы оттуда?
— Выехали из Ленинграда десять дней назад,— довольно сухо ответил Петр.
Его начало раздражать очень уж дотошное любопытство незнакомца.
— Совсем недавно! — воскликнул старичок.— Значит, вы прямо оттуда!.. Тогда позвольте вас спросить... Впрочем, великодушно извините за неучтивость, но это единственно от рассеянности... Позвольте представиться: Иван Кузьмич Кузнецов, житель, могу сказать, старинный житель северного города Приленска.
Старомодно-витиеватая вежливость Ивана Кузьмича погасила раздражение Петра, и он представил приленскому жителю Алю и представился сам.
— Великодушно извините, что я сразу с расспросами,— снова извинился Иван Кузьмич,— но уж один-то вопрос я никак не могу не задать. Что у вас там, в Ленинграде то есть, слышно?..
— О чем?..— искренне недоумевая, спросил Петр. Теперь уже с недоумением на него посмотрел Иван Кузьмич.
— Как о чем?.. О войне!..
— Наверно, то же самое, что слышно и здесь. Одни газеты читаем.
— Нет, я не о том, Петр Николаевич,— возразил Кузнецов.— Как они там, в Европе, промеж собой воюют, это хорошо известно. Вы правильно сказали, газеты читаем. Я про другое... Главную злобу против нас копят. Так скоро ли выплеснут?..
Что было ответить старику? Петру самому нет-нет да и приходили в голову похожие мысли. Но он, повинуясь молодому оптимизму, довольно просто отгонял их от себя. Так же просто попытался ответить сейчас:
— У нас с ними договор о ненападении.
Иван Кузьмич как-то по-особенному, не то пытливо, не то сочувственно, взглянул на Петра.
— Значит, вы на ихнюю совесть полагаетесь?
Этого Петру не хотелось подтверждать, а больше сказать было нечего, поэтому и промолчал.
— Вижу, и вы понимаете цену ихней совести... Да и кто
не понимает... Потому и тревога у всех, потому и поспрошал я вас, что там, на Большой земле, слышно...
Глафира Федотовна выглянула из окна каюты и окликнула Алю. Когда остались вдвоем, Иван Кузьмич продолжил:
— Два внука у меня. Оба в военных училищах. Один моряк, другой летчик. Но я не только потому...— Он словно бы пытался оправдаться.— Нам, народу нашему эта война очень тяжела будет. Хорошо, если не пропустим на нашу землю. А если прорвется?.. Он ведь и там, у себя в Европе, лютует, а у нас втрое, вдесятеро лютовать будет. Мы ему пуще всех костью поперек горла...
— Не пропустим! — преувеличенно бодро заверил Петр.— Сказано было: вершка своей земли не отдадим.
— Дай бог, дай бог...
«Сейчас перекрестится»,— подумал Петр.
Но Иван Кузьмич креститься не стал. Положив руки на перила палубы, стоял рядом с Петром и пытливо вглядывался куда-то в даль, словно старался разглядеть там контуры неотвратимых будущих событий...
А Петр, пусть даже и слегка встревоженный, еще весь был здесь, в своем сегодняшнем, сиюминутном...
Теперь река, набрав силу, заполнила почти всю пойму, разветвляясь на рукава-протоки, многие из которых могли широтой и многоводьем поспорить с крупнейшими европейскими реками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130