А вот где он жил, этого Петр не знал. Пришлось дойти до клуба (больше театру помещаться негде), постучать в окошечко кассы и спросить, где проживает директор театра Федор Иванович Чернов.
— По какой вам надобности? — спросил выглянувший из окошечка седенький кассир.
— Я его старый знакомый,— ответил Петр.— Приехал только сегодня из Сибири. Хочу повидать.
— Лично знали Федора Ивановича?
— Лично, лично,— подтвердил Петр.
- Тогда пройдите, сейчас вам открою. Наверху он, у себя.
А Федя Чернов изменился, постарел. Даже удивительно, как постарел за какие-то четыре года. Он почти ровесник, разница меньше трех лет, а выглядит за сорок. Наверно, потому, что облысел и только узкий венчик жиденьких волос окружал блестящий шишковатый череп. Глаз не было видно за двойными очками, но по резкой порывистости движений угадывалось, что они остались -такими же живыми и проницательными.
— Тебя что, законсервировали?..— с ходу обрушился он на Петра.— Все такой же красивый!.. Откуда свалился?
— Издалека. А ты все директорствуешь?
— На вас равняемся,— весело ответил Федор и, подмигнув, добавил: — Не только вам одним звание такое присвоено.
Пока Петр старался додуматься, откуда Федору может быть известно о его служебном ранге, в директорский кабине-тик по-хозяйски вошла очень высокая и худая женщина лет тридцати, и, когда она спросила: «Федя, ты занят?» — Петр понял — это супруга — и вспомнил, что женщину зовут Лизой и что она когда-то работала кассиршей в клубе.
— Ты посмотри, какой у нас гость! — сказал Федор жене.
Та только сейчас обратила внимание на сидевшего в затененном углу Петра и всплеснула руками:
— Петя! Солист наш!.. Откуда вы?
— Из глубины сибирских руд,— ответил Петр.
— Ой, да чего же это я!..— воскликнула Лиза.— Я сейчас побегу, соберу чего-нибудь на стол, а ты, Федя, через полчаса веди гостя.
— Спасибо, Лизонька,— остановил ее Петр.— Сегодня никак не могу. Я еще Дашу не видел...
— Тогда завтра,— перебила его Лиза.— Договорились? — И тут же спросила: — За Дашей приехали? Увезете ее?..
— Ты что, мать? — усмехнулся Федор.— Он ведь не из магометан. Да и им, кажется, не дозволяют теперь многожен-ничать...
— Завтра обязательно,— повторила Лиза и быстро вышла, оставив их вдвоем.
— Значит, так договариваемся,— деловито уточнил Федор.— Завтра, как только сможете, приходите с Дашей сюда, и все вместе пойдем ко мне. Жду вас до двадцати ноль-ноль. Но лучше, если раньше. А теперь рассказывай...
Петр, особенно не распространяясь — время все-таки рабочее,— но все же достаточно обстоятельно рассказал о Приленске, о своей работе, о том, какая там жизнь, и, наконец, что понудило его приехать в Прикамск.
— Четыре месяца!..— Федор скорбно покачал головой.— Под указ попасть все равно что под колесо. И ничего сделать нельзя?
Петр сообщил о своем визите в горком, об участливом отношении Воскобойникова и о том, что теперь Даша, продолжая отбывать наказание, жить фактически будет дома.
— Ну, слава богу!..— воскликнул Федор.— Давненько еще сказал один умный человек, что жестокость российских законов всегда умерялась необязательностью их исполнения... А сам сколько здесь пробудешь?
— Дня три-четыре. Хоть немножко подкормить Юленьку, чтобы смогла перенести дальнюю дорогу. Увезу я ее к себе. Очень здесь у вас голодно.
— А у вас?
— У нас много легче,— признался Петр.— Мы, если по совести, голода и не знали.
— Да, велика наша держава,— сказал задумчиво Федор.— В каждом краю свой климат... Зато мы здесь хватили сполна. Даже байка такая сложилась. Один говорит: «Я три года на фронте отвоевал!» А другой отвечает: «Это что! Я вот три месяца на Урале отработал...» Это, сам понимаешь, не зря сочинили.
Потом говорили о войне — без этой темы не могло быть в те годы мужского разговора,— вспоминали, как восприняли ее начало, первые недоуменно-тревожные недели, горькую тревогу тех дней, когда подступил враг к Ленинграду и Москве, первую великую радость после разгрома фашистов под Москвой, вспомнили, как утвердилась вера в окончательную победу после Сталинграда и Орловско-Курской битвы...
— После этого всей грудью вздохнули,— произнес Федор.— А признаюсь, была минута, когда показалось мне, что гибельный конец подступил.
— Когда это?
— Как немец на Волгу вышел: перервет эту ниточку — и погибель...
— У меня, вообще у нас там, не было такого,— сказал Петр.— Тревога была, а вот как ты говоришь — конец подступил, такого не было.
— Вы дальше, вы совсем далеко,— возразил Федор.— А до нас-то осталось меньше, чем уже прошел по нашей земле. Конечно, за спиной у нас много еще земли сохранялось, тыщи верст, но только Волгу потерять — это значит и Москву потерять. Это уж тогда как хочешь, а получается — за Урал уходить, а Россию ему оставить...
Видно было, что ему даже вспоминать об этом горько и больно, и потому Петр спросил его:
— Ну а после Сталинграда?
— После Сталинграда!.. О чем речь! После Сталинграда ходил хвост морковкой.
Петру спешить было некуда, до назначенного им себе часа оставалось еще время, но он чувствовал себя неловко, что отрывает Федора от работы. Но когда сказал о своем опасении Федору, тот усмехнулся и только рукой махнул.
— Моя работа не волк, в лес не убежит. Театр не завод, и в театре не директор хозяин. Здесь хозяин главный режиссер. А директор, если по правде, так, вроде зицпредседателя — помнишь, в «Золотом теленке»?.. Мне, надо признать, повезло, главреж у меня мужик толковый. Я ему работать не мешаю, чем могу, помогаю. Словом, довольны друг другом.
Дверь Петру открыла Капитолина Сергеевна, и он испугался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130