Выдра, зябко вздрагивая длинной шеей, послушно шла возле него. Когда дно ушло из-под ее ног, она поплыла. Петр плыл рядом, ухватившись за ее гриву.
Собственно, не плыл (его врлокла за собой Выдра), а только удерживал голову поверх воды. Но и это было нелегко. Набухшая шинель и сапоги тянули ко дну. Петр выбивался из последних сил. Зато обжигавшего сначала холода воды он уже почти не чувствовал. И только когда, выйдя на берег, снова взгромоздился на лошадь, болезненно ощутил, как липнет к телу тяжелая мокрая одежда.
Застывшая в воде Выдра легко поднялась в галоп, и Петр добрался до штаба дивизии значительно раньше, нежели сам предполагал.
— Почему вплавь? — спросил начальник штаба, выслушав донесение.
— Посредник сказал, что мост взорван.
Начальник штаба велел поднять дивизию по тревоге, затем распорядился переодеть гонца в сухое. А Петру приказал:
— Быстро сменить одежду и ко мне. Покажешь кратчайший путь к броду.
Получилось не так быстро, как было приказано. Пришлось перебрать поклажу на нескольких повозках, прежде чем отыскали тюки с одеждой. Петр сидел в палатке хозвзвода и щелкал зубами, пока не догадался раздеться догола и завернуться в попону. Наконец мордастенький каптенармус принес белье, портянки, штаны и суконную гимнастерку. Только сапоги остались у Петра свои. Пока одевался и обувался, нашли и подходящую по размеру шинель.
Дивизия успела переправиться и ускользнула из уготованных ей «клещей». Когда разбирали прошедшие учения, высшее командование дало высокую оценку маневренности дивизии.
Отмечен был и конно-саперный эскадрон. В свою очередь командир эскадрона объявил благодарность в приказе многим отличившимся бойцам и командирам, в их числе и Петру.
Но одной командирской благодарностью дело не обошлось. Недаром широко известно ехидненькое выражение: «Ни один хороший поступок не остается безнаказанным». В справедливости этого постулата пришлось убедиться и Петру. Не успел он нарадоваться тому удивительному обстоятельству, что даже насморка не подцепил в холодной купели, как на затылке, точнее сказать, на тыльной стороне шеи уселся преогромней-ший чирей. Не успел он еще созреть, как на спине между лопаток угнездился следующий. А потом с небольшими, в два-три дня, интервалами пошло и пошло: на шее, на груди, на плечах...
Какое-то время Петр терпел, ограничиваясь тем, что оберегал, по возможности, свои фурункулы от простуды, но, когда счет перевалил на второй десяток, понял, что без медицины не обойтись.
Эскадронный лекпом — тощенький узкоплечий юноша с остреньким носиком на веснушчатом лице, большой любитель анекдотов, особенно медицинских и солененьких,— только крякнул, когда Петр снял рубаху и предъявил ему всю свою уникальную «коллекцию».
— Вот это да!..— воскликнул лекпом и даже присвистнул.-— Да у тебя целая копилка!
— При чем тут копилка? — не понял Петр.
— Анекдот имеется,— пояснил лекпом.— Сидит на завалинке вояка и травит баланду, как он воевал в японскую да в германскую, как в штыковую атаку ходил и сколько ран получил. Вот здесь, на груди, была рана шо твой двугривенный, пониже — как пятиалтынный, на обеих лопатках по гривеннику, да еще на боках, да на плечах. И всех ран было ровно на два рубля двадцать пять копеек. А у тебя, дорогой,— сказал лекпом в заключение,— на все три целковых наберется.
Неумолчно рассказывая, он в то же время проворно обрабатывал одну ранку за другой. Протирал по краям марлевой салфеткой, смоченной в спирте, обмазывал головку специальной мазью и заклеивал весь чирей кружком липкого пластыря. На некоторых кружках делал какие-то пометки.
— А это зачем? — полюбопытствовал Петр.
— Помечаю, которые почти дозрели. Их первыми ликвидировать будем.
Первая ликвидация состоялась через три дня. Была она весьма болезненной. Юный эскулап срывал кружок пластыря, энергично выдавливал стержень чирья, мазал какой-то, судя по запаху, другой мазью и снова заклеивал кружком пластыря.
Когда при ликвидации первого чирья Петр непроизвольно дернулся, едва не опрокинув шаткий медицинский столик, лекпом строго посмотрел на пациента и сказал укоризненно:
— Ты солдат или кисейная барышня?
Пришлось поднатужиться и взять себя в руки, чтобы не уронить солдатское достоинство.
Ликвидацию лекпом произвел в три приема. Не один раз корил себя Петр за то, что сам напросился на муки. Как выяснилось, корил зря. Рука у лекпома была твердая, но легкая. К середине ноября, когда уже приметно запахло демобилизацией, Петр полностью исцелился от своих недугов.
Настал и долгожданный день. Вот уже и зачитан приказ, и сдано оружие и личный шанцевый инструмент, и получены со склада личные вещи и одежда, в которой прибыл в армию. Вот уже и попрощался со всеми, кто оставался, душевнее всех со старшиной Устьянцевым. И уже совсем поздно вечером пошел на конюшню попрощаться со своей — нет, теперь уже не со своей-—Выдрой. Долго стоял возле нее. Выдра осторожно
подбирала теплыми губами сахарные крошки е его ладони, а он гладил и гладил ее по пружинистой шее...
И только тут словно осенило его, и не просто осенило, а кольнуло в сердце, что прощается — и прощается навсегда — с армией, со всем этим ставшим уже своим и близким укладом армейской жизни, укладом строгим, даже суровым, зато четким и ясным, не оставляющим места для недоговорок и недомолвок, для докучливых размышлений и тоскливых сомнений.
И вот тут-то и закралось сомнение: а надо ли было так упираться и противиться, когда пытались убедить его остаться в армии? Привык ведь, можно сказать, сроднился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130