Но пока что, до поры до времени, все идет, как говорится, по нормальной схеме. Клуб действует: кино крутят, поют и пляшут, все довольны и рады. И Петр доволен и рад, даже горд отчасти. Но вся эта радость и гордость — до первой ревизии.
А дальше опять по нормальной схеме. Пришла ревизия, установила, что незаконно израсходованы триста тысяч государственных денег. Акт ревизии на стол министру финансов — и закрутилась машина...
Пока Петр сидел в приемной горкома, ожидая, когда его вызовут «на ковер», все это не раз и не два пролисталось в его памяти. Особенно ясно запечатлелся разговор с секретарем горкома, который состоялся несколько дней назад.
Петр понимал, зачем его вызвали к секретарю горкома, и не ждал легкого разговора. Приготовился к жесткому. На снисхождение или какие-нибудь там поблажки не рассчитывал. Инчутин от всех коммунистов, тем более от занимающих руководящие посты, требовал строжайшего соблюдения дисциплины. Всякой — партийной, государственной, финансовой. И к тем, к кому благоволил, был особенно строг.
Войдя в кабинет, Петр поразился. Инчутин смотрел на него не строго, а скорее печально. Лицо его было не гневным, к чему приготовился Петр, а хмурым и усталым.
Ничего не ответив на приветствие Петра, Инчутин протянул ему бумагу.
— Читай!..
Петр прочел: представление министра финансов по поводу грубого нарушения директором кожкомбината имярек государственной финансовой дисциплины. И просит министр финансов у горкома партий санкцию на то, чтобы передать дело в прокуратуру для привлечения вышеозначенного директора к уголовной ответственности. Проще говоря, просит разрешения отдать под суд директора кожкомбината.
— Что же мне с тобой делать? — спросил Инчутин Петра, словно советуясь с ним о ком-то другом.
Что можно было ответить, кроме как:
— Вам виднее...
Посидели, помолчали, потом Инчутин вызвал заведующего промышленным отделом, передал ему представление министра финансов и распорядился:
— На следующее бюро.
Вот на это «следующее бюро» и вызвали сегодня Петра. Бюро уже началось, но, по-видимому, не с его вопроса, и он сидел в приемной в ожидании, когда позовут. Он не очень уж тревожился за свою участь, хотя и допускал, что могут отдать под суд: имеется такая статья в Уголовном кодексе. Но, допуская такое, все же надеялся, что суд разберется по существу, ведь по сути дела поступил он правильно и, стало быть, правда на его стороне. В то же время понимал, что угодить под суд и вертеться там под колючими вопросами прокурора куда как не сладко. Тем более что если уж суд состоится, то оправдать его вчистую просто невозможно. Все по той же самой причине: имеется статья в Уголовном кодексе. Самое льготное, на что он может рассчитывать,— это что приговор будет условный. Стало быть, судимость надолго повиснет на нем, как жернов на шее.
Одним словом, исход этого заседания бюро очень много значил для Петра... Всех людей, которые там, за тяжелой дверью, заседают на бюро и вскоре будут решать его судьбу, Петр хорошо знал. И все они хорошо знали его. Со многими из них был он в приятельских отношениях, с некоторыми, можно сказать, в дружеских: в теплое время охота или рыбалка, в зимнее — северная субботняя пулька.
В общем, все они знали Петра не один год и хорошо понимали, что толкнуло его на явное нарушение закона. Он был убежден, что многие из них в душе оправдывают его действия. Более того, он был совершенно уверен — есть среди них и такие, которые, окажись они на его месте, поступили бы точно так же, как поступил он. В то же время Петр, конечно, понимал, что одно дело нарушить закон под давлением не зависящих от тебя обстоятельств, и совсем другое —встать на официальном заседании и доказывать, что закон можно нарушать и что нет в этом ничего предосудительного, тем более ничего наказуемого. Вряд ли кто решится на это...
Петр так и не успел прийти к какому-либо определенному выводу. Подошел инструктор промышленного отдела Самсонов и сказал, что приглашают на бюро.
Как и положено, за длинным столом, приставленным к столу первого секретаря, разместились члены бюро горкома и те из приглашенных, кто по рангу был не ниже членов бюро. На сей раз таким был министр финансов. За этим же столом должен был сидеть промышленный министр, Иван Григорьевич,— он был приглашен, но его почему-то не было. И Петр не мог сразу понять, лучше это для него или хуже. Приглашенные низшего ранга, а также работники аппарата горкома сидели на стульях, расставленных вдоль стен кабинета.
Петру, как «виновнику торжества», полагалось сидеть в дальнем конце стола заседаний, наверно потому, что сидевший на этом месте был хорошо виден ведущему заседание.
Инчутин предоставил слово министру финансов. Тот доложил коротко и четко. Только факты и их оценку в точном соответствии с положениями закона. Говорил сдержанно и сухо. В сторону Петра ни разу не взглянул.
Член бюро, управляющий городским строительным трестом, благообразный, щеголевато одетый мужчина, первый попытался вступиться за попавшего в беду директора. Петр этого и ждал от него: тоже хозяйственник, лучше других понимает все сложности производственной жизни. И действительно, он поднял руку и спросил министра финансов, установлены ли какие-либо корыстные мотивы в действиях директора кож-комбината. Вопрос был явно риторический, никто из присутствующих не собирался искать корысти в поступках Петра. Так именно и ответил министр финансов.
Инчутин пригласил высказаться членов бюро. Прокурор города, сердито морщась, подтвердил, что налицо грубейшее нарушение государственной дисциплины, наказуемое в уголовном порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130